Когда Оуэн первым устремился вниз по трапу, можно было подумать, что это ради него одного собралась пестрая толпа, заполнившая все пространство между складами и причалом, над которым возвышался корабль с поднятым к небу носом, что именно в честь Оуэна на мачтах развеваются белые флаги и гремят блестящие медью фанфары.
В действительности час назад к «Арамису» подплыла лодка с губернатором, и теперь тот беседовал в капитанской каюте с мсье Фрером, инспектором колоний.
Оуэна первым пригласили в кают-компанию для прохождения необходимых полицейских и медицинских формальностей. Он не воспользовался этой честью и не стал стоять возле дверей, где толпились другие пассажиры в надежде пройти побыстрее. Напротив, Оуэн скромно держался в стороне, слегка улыбаясь своей неотразимой улыбкой, которая произвела такое впечатление и на капитана, и на мадам Жюстен, и на стюарда-вьетнамца. При этом его лицо и губы оставались неподвижными, только слегка поблескивали зрачки. Но каждый, видевший эту улыбку, считал, что она адресована именно ему и что лично с ним Оуэн хочет вступить в контакт.
Казалось, Оуэн говорил:
— Видите, я знаю вам цену… И в сущности, несмотря на ваши недостатки, вы стоите большего, чем вам кажется… Да, да… именно так… И потому я испытываю к вам огромную симпатию…
Правда, своими слегка слащавыми манерами он напоминал угодливого священнослужителя. Когда он обращался с просьбой к Ли, к бармену или к метрдотелю, то делал это с таким обаянием, что все они были готовы вылезти вон из кожи, лишь бы угодить ему, причем каждый считал, что не они, а он оказывает им любезность.
У него за спиной прощались пассажиры, пожимали друг другу руки, торопились, деловито собирая чемоданы.
Один Оуэн — в бежевом костюме, в панаме, с сигарой в зубах — спускался по трапу с пустыми руками, словно именно его встречала ликующая толпа.
Все было очень красиво, очень ярко. Все белые мужчины, имевшие хоть какое-то отношение к администрации острова, собрались на берегу в полотняных костюмах приветствовать мсье Фрера. На многих туземных девушках и женщинах были яркие хлопчатобумажные платья. Преобладали красные тона, казавшиеся ослепительными на солнце. Некоторые из женщин водрузили на голову венки из белых цветов, источавших сладковатый аромат жасмина.
Дул легкий ветерок, он колыхал полотнища флагов и ласкал кожу. На набережной выстроилось два десятка машин с открытым верхом, ярко украшенных или увитых цветами. Сновали носильщики, шоферы в белых фуражках, широко улыбающиеся маори.
— Такси, мсье?
— Отель «Голубая лагуна»?
— Отель «Пасифик»?
Он отстранял их своими холеными руками, словно благословляя, и, улыбаясь, медленно пробирался сквозь толпу с видом человека, наслаждавшегося жизнью.
Миновав склады, он вышел на небольшую площадь, где находились три или четыре лавочки: парикмахера, торговца сувенирами, антиквара…
Вдоль лагуны, отделенной от океана невидимой полоской подводных коралловых рифов, тянулся широкий пирс из утрамбованной красноватой земли. Темно-зеленая листва, синее небо, красноватая почва, ослепительно алое платье проезжавшей на велосипеде девчонки, белоснежные колониальные костюмы — все вместе напоминало фейерверк из солнечных брызг.
Оуэн уже не походил на пассажира, сошедшего на берег. Точь-в-точь как в Панаме, едва поднявшись на борт судна, он стал обживать свое новое пристанище, так и теперь он решил поскорее освоиться в здешних местах. У него еще будет время совершить далекие прогулки по берегу лагуны, а пока он предпочел свернуть налево и оказался на другой площади, где сбились в кучу деревянные домишки и магазинчики — в большинстве своем принадлежавшие китайцам, главным торговцам на таитянском рынке.
