– Извините, я не хотел вас обидеть, – покаянно сказал я.
– Ладно! Проехали! – махнул рукой он и стал командовать: – Иди ужинай, а потом заходи за мной. Я тут тоже кое-что перехвачу, и двинем!
Дорога от его дачи до нашей обычно не занимает и двух минут, но я шел целых пять, обдумывая по дороге, как я объясню жене необходимость опять куда-то идти, тем более ночью. Так ничего и не решив, я положился на то, что в нужный момент счастливая мысль сама посетит меня, и толкнул дверь дома.
Хотя времени прошло совсем чуть-чуть, ужин уже стоял на столе, и я набросился на него как волк. Маруся с трудом отогнала меня, чтобы я руки помыл. Отвалившись от стола в блаженном сытом состоянии, я стал придумывать причину, по которой мне срочно нужно уйти, но осоловевший мозг отказывался функционировать и выдать что-то дельное. В конце концов я решил не мудрствовать лукаво и сказал прямо:
– Маруся! Мне сейчас нужно будет уйти, и вернусь я, наверное, только утром.
– Что?! – воскликнула она, явно не поверив своим ушам. – Что ты сказал?! Уйти?! И это после того, как я чуть с ума не сошла, когда ты пропал?! Да у тебя есть совесть или нет?! Ты решил меня в гроб вогнать?!
Она бушевала так, что мое сыто-блаженное состояние мгновенно улетучилось.
– Дорогая! В этом нет ничего опасного, – сказал я, но, увидев, как у нее побледнел кончик носа – верный признак того, что она в ярости, замолчал, потому что знал по опыту нашей семейной жизни, что бурю надо просто переждать.
Маруся же отрывалась по полной! Я был и бесчувственной скотиной, и безответственным дураком, и законченным идиотом, и... Одним словом, будь все это хоть на сотую долю правдой, оставалось бы только удивляться, как она вообще вышла за меня замуж и где были раньше ее глаза.
– Только через мой труп! – решительно закончила она.
Видя, что она выдохлась, я собрался было приступить ко второму этапу убеждения, но тут от двери раздался спокойный голос Афонина:
– Не волнуйся, Саня, я это сейчас оформлю. В смысле труп! А то я жду-жду тебя, а ты тут, оказывается, все никак со своей половиной разобраться не можешь! – А там и он сам появился с ружьем на плече.
Побледневшая Маруся судорожно сглотнула, уставившись на него круглыми от испуга глазами, а потом в ужасе посмотрела на меня. Я хотел сказать, что эти слова не стоит воспринимать всерьез, но Виктор Петрович опередил меня.
– Что-то я не пойму, кто у вас в доме хозяин! – осуждающе покачав головой, сказал он. – Тебе, Мария, что, муж вместо болонки, которую надо на поводке водить? Ты чего его последними словами полощешь? Не устраивает он тебя? Так разводись и ищи того, кто к тебе сам добровольно под каблук залезет и тявкать оттуда будет только с твоего разрешения!
Маруся на это только растерянно хлопала глазами и беззвучно открывала и закрывала рот – на большее сил у нее не было.
– А ты, Сашка, запомни, – тут он повернулся ко мне. – Если жена начинает тебя пилить: «Не так сидишь! Не так стоишь! Не так лежишь!» – то в таком случае любой нормальный мужик должен быстро собрать вещи и делать ноги, пока его не превратили в половую тряпку! Вот и решай теперь: или ты мужик и можешь заниматься своими мужскими делами, или я один пойду!
– Так вы вместе идете? – наконец обрела голос жена и повернулась ко мне.
– Да, вместе, – подтвердил я.
– И ты сказал, что это не опасно? – настаивала она.
– В наше время даже дома бывает опасно сидеть, а вдруг его взорвут? – ответил ей вместо меня Афонин, но потом сжалился и объяснил: – Да не волнуйся ты, Марья! Выясним кое-что и обратно вернемся!
– Ну, ладно! – пробормотала она. – Иди! – И вдруг заплакала: – Мало тебе было того страха, что я сегодня уже натерпелась, так теперь еще и это! Я же всю ночь не усну!
Марусиных слез я ни видеть, ни переносить спокойно не мог, и она это прекрасно знала! Это было ее последнее оружие, к которому она, надо честно признать, прибегала нечасто, а только в самых крайних случаях – наверное, опасалась, что я могу к этому привыкнуть и перестану обращать внимание. Я же в такие моменты окончательно терялся и готов был на все, что угодно, лишь бы она перестала лить слезы. Вот и сейчас от моей былой решимости, которой, правда, я был всецело обязан Виктору Петровичу, не осталось и следа. Может быть, я и сдался бы, но Афонин не дремал.
