Вечером прибежала после прогулки Ляля, по-детски ласково заглянула в глаза.
- Хочешь поиграть?
И тут же, не дожидаясь ответа, покатила кресло к пианино. И Карл, едва завидев прямо перед собой клавиши, начал играть - несколько механически, не вкладывая в игру никаких чувств, но технически верно. И не обращая внимания на Лялю, которая была тут же рядом, никуда не ушла - слушала музыку, сама пыталась иногда ткнуть пальцем в клавишу наугад, потом переключилась на Карла: стала гладить его по голове, поцеловала в щеку, что выглядело достаточно двусмысленно...
Но тут, как всегда, неожиданно, бесшумно возникла Марина Яковлевна.
- Ляля, детка, отойди от дяди. Не мешай ему!
- Ну баба...
- Я тебе говорю, детка: отойди от него! - строже приказала Марина Яковлевна.
- Баба плохая! - заныла Ляля капризно.
- Мал-чать! - приказала Марина Яковлевна. - Я кому сказала: отойди! Выполнять немедленно!
Ляля заплакала и, по-детски загребая ногами, ушла в другую комнату. Марина Яковлевна подошла к Карлу, склонилось над ним и сказала громким шепотом на ухо:
- Сейчас я с тобой разберусь, Шопен.
Она взялась за спинку кресла и отвезла Карла от пианино. Тот еще какое-то время продолжал водить руками в воздухе и наклонять голову, словно прислушиваясь к музыке, потом замер. Марина Яковлевна развернула кресло и начала вполне профессиональный обыск. Обшарила все карманы на рубашке, на джинсах, задрала рубашку и футболку, расстегнула джинсы, сняла по очереди тапочки и носки. В одном кармане она нашла платок, в другом - свернутую во много раз полоску туалетной бумаги, которую развернула и внимательно изучила. На шее у Карла висел медальон с выбитыми именем и фамилией, группой крови. Больше Марина Яковлевна не нашла ничего.
В разгар обыска вошел Фурманов с газетой. С интересом понаблюдал за процессом.
- Ну что, нашла что-нибудь?
Марина Яковлевна с трудом разогнулась.
- Вроде бы ничего подозрительного. И все равно я ему не верю!
- Это в тебе твоя профессия говорит. Военная контрразведка - СМЕРШ.
- Тихо ты! Сколько раз говорила: ни смей никогда об этом никому не говорить! Для всех я военврач, начальник полевого госпиталя - и точка!
- Зри ты, мать. Сейчас никто этого не стыдится. Даже наоборот. Фильмы снимают и вообще... Представляешь, какую Ларка про тебя статью роскошную накатает, если узнает. Прославишься на всю страну!
- Я тебе сказала: не смей ей говорить. И никому не смей!
- Да ладно тебе... Нет же никого. Только этот... кактус. - Он кивнул на Карла. - Так он не понимает ничего. - Подошел к Карлу. - Эй, чучело! Выпить хочешь?
А может, в шахматишки сыграем? Вот видишь? - обернулся Фурманов к матери. - Ноль внимания, фунт презрения... А жаль. В шахматишки я бы с ним за милую душу бы перекинулся.
- Ну так и сыграй, - проворчала Марина Яковлевна. - Все полезнее, чем на диване валяться да водку жрать!
- И ты туда же! Жена пилит, что зарплата маленькая, ты - что на диване лежу. Одна Лялька меня не пилит...
- Ты поосторожнее с Лялькой! - нахмурилась Марина Яковлевна. - Опять она утром к тебе в постель забралась. Смотри, Ларка увидит, будет скандал.
- А что я сделаю? - пожал плечами Фурманов. - Она с детства привыкла с нами спать. Ларка сама же ее и приучила. А сейчас выросла - с виду взрослая девка, а ума все равно как у четырехлетней.
- Для дурного дела много ума не надо. Смотри, залетишь с ней, как в прошлый раз.
- Да брось ты, что я - не соображаю?.. Ну ты сама посуди, мать. Ведь безвыходное же положение. На двор ее пускать, чтобы она там с первым встречным, - нельзя. Ладно еще, просто в подоле принесет, а если заразу какую подцепит?.. Совсем без этого она просто не может. Сама же говоришь: к придурку нашему и то обниматься лезет, ведь так?
- Так.
- Ну так вот... Безвыходное положение получается. И жалко ее, дурочку, и в то же время... - Фурманов мечтательно вздохнул. - Но ведь и хороша же, черт побери! Сотворил же господь мужикам на погибель. Тут и святой не устоит...
- Ты-то у меня, точно, не святой. Лучше в шахматы с придурком играй, а девку не трогай.
- А как? Он же не понимает ни хрена.
