Без симптомов - страница 11

понимаешь, привыкает. Ну, двадцать, ну, пятьдесят лет, ну, сто пятьдесят что-то в ней не ладится, но потом все стабилизируется, входит в норму, пусть в новую норму. Мутации, приводящие к явной нежизнеспособности, выбраковываются, в части мутантных генов происходят реверсии… Да что я тебе объясняю школьные истины!.. Проходит время - среда стабилизируется, а в биосфере появляется то, что с необходимостью должно появиться… А главное, Витя, в том, что можно надолго успокоиться: в эти зоны уже ни один кретин не полезет со своими трубами, со своей вонючей химией, мелиорацией… поворотами рек, с осушением болот… со своими ружьями, «Жигулями» и транзисторами, наконец. И никакой партии «зеленых» не нужно. Если бы я мог вывести такой вирус, о котором я знал бы наверняка, что он не покосит население страны, а, с другой стороны, им можно попугать того, кого следует иногда пугать, прямо говорю, Витя, я положил бы жизнь на то, чтобы устроить дюжину таких «фиктивных» аварий. Превратил бы половину страны в национальные парки и заповедники, которые не надо охранять под пулями браконьеров… А что ты смотришь? Думаешь, бунт начнется? Не начнется? Не начнется, Витя. Не было же бунта, когда затопляли территории, равные всему Общему рынку, вместе взятому… или когда травили землю химией. Не было. Потому что, извини, дорогой, всем на эту землю начхать. Потому что все - давно на Марсе. И пока все прохлаждаются на Марсе, я и законсервировал бы часть биосферы под «посевной фонд». А когда, даст бог, не через тысячу лет вернутся наконец с Марса… когда очнутся от гипноза… вот тогда мой «посевной фонд» и пригодится… Тогда, глядишь, вспомнят и обо мне, как я на старости лет долбил кайлом мерзлоту на руднике… Витя, ты мне «бред величия» в диагноз не пиши. Подожди. Всему свое время.

Ремезов, уже прозванный «алтайским махатмой»,

старался сидеть с неподвижным лицом, и, казалось ему, что это удается. Значит, думал Ремезов, однофамилец говорит сам с собой, вернее, с тем Ремезовым, которого представлял себе, ожидая эту встречу и репетируя свой монолог… Да, Игорь Козьмич представлял себе, что должно покоробить «алтайского махатму». «Неужто он не шутя ищет во мне праведника… исповедника?» - задал себе вопрос Ремезов, но сразу же обозвал себя скотиной… Да, он, Ремезов, тоже предчувствовал, что придет час этой встречи - и тогда его единственная задача, единственная защита, единственное спасение - не верить ни единому слову однофамильца потому, что тот будет либо оправдываться, либо издеваться… ведь дорожки разошлись слишком круто. «Нет, это ты, Ремезов, слушаешь только себя, считаешь вдохи и удивляешься: как это ты, такой хороший и принципиальный, свершив когда-то «подвиг», который будто бы дал тебе право судить… как можешь ты… как это хватило тебя лишь на мелкую зависть?.. А твой старый друг говорит с тобой, не кривя душой и не пряча глаз… Вот он возьмет к окажется прав… станет великомучеником, и его канонизируют… Что, если он действительно прав?»

- О чем ты думаешь? - услышал он голос Игоря Козьмича.

- Я? - Ремезов был расстроен своей «бесхребетностью». - Да я все больше в собственном соку варюсь… А ты, гляжу, не шутя грозишь.

- Не шутя. - В голосе однофамильца прозвучали роковые ноты.

- Жутковато… Но я вполне допускаю, что ты прав. Вернее, так: сейчас нет за тобой правды, а потом она ися твоя окажется… А победителей, как известно, не судят.

- Это ты хорошо придумал - про правду, - снова без малейшего следа иронии сказал Игорь Козьмич. - Владимир тоже Русь крестил известно как - кости трещали… Однако ж - и равноапостольный, и Красно Солнышко.

- Вот я и думаю: тебя причислят к лику… - уже насмешливо добавил Ремезов. - Когда с Марса вернутся оставшиеся в живых.

Наконец и Игорь Козьмич заговорил полушутя:

- А в летописи упомянут, что от тебя благословение получил. Ты ведь тоже не просто так на Алтай, в пустынь удрал… Провидение, брат.

И тут Ремезов похолодел: пока говорили о мировых проблемах, он успел забыть про Лемехово… «Ты обходился без Лемехова десять лет… что же, только теперь стало без него невмоготу?..»