— Но разве не бывает, что следствие терпит поражение? Из-за своей ли неопытности, из-за отсутствия убедительных улик — неважно. Так или иначе, а преступника милиция вынуждена бывает отпустить. Где же тогда гарантия, обеспечивающая наш с вами краеугольный тезис, что всякое преступление будет раскрыто?
— Напомню еще раз: человека, чья вина не установлена судом, называть преступником никто не вправе. Так что, говоря официально, преступников милиция не отпускает. Мы стражи закона, и потому строжайшее соблюдение его духа и буквы считаем своей первейшей обязанностью. Презумпция невиновности личности для нас священна, человек не обязан доказывать свою невиновность, в доказательствах нуждается только вина. И потому, когда истекают установленные Уголовно-процессуальным кодексом сроки и веских доказательств у следствия недостаточно, сотрудники милиции освобождают подозреваемого...
— Даже если внутренне убеждены, что перед ними — преступник?
— Даже если убеждены. Хотя, скажу прямо, такое бывает не часто.
— И все же бывает? Представляю, какие чувства должны испытывать в этих случаях сотрудники милиции! Сознание того, что злодеяние осталось безнаказанным, мне кажется, не может не мучить. Должно быть, это больно задевает профессиональную гордость?
— Вопросы профессиональной амбиции — это пустяк по сравнению с горькой мыслью, что отпущенный преступник может снова причинить людям зло, снова нарушить закон. Много лет прошло, а в памяти у меня до сих пор живет некий Пастушков. Такие случаи запоминаются на всю жизнь. Помню, в бытность мою в Красноярске, где я работал заместителем начальника краевого управления уголовного розыска, поступило ко мне сообщение о тяжком преступлении на станции Козулька. Сразу начали отрабатывать несколько версий. И вот одна ниточка привела к некоему Пастушкову, этакому молодому красавцу, неоднократно судимому, наглому и самоуверенному. Когда улик появилось достаточно, Пастушкова задержали. Сначала он держался спокойно, даже нахально. Потом шумел, возмущался — незаконно, мол, задержали. Много часов провел я с ним с глазу на глаз в кабинете — и дрогнул Пастушков. Поймался на противоречиях, да и улики против него были серьезные. Все рассказал о преступлении. Подписал признание. Потом попытался бежать из- под стражи. Написал брату, что ой сознался и что теперь ему будет худо.
И надо ж было такому случиться: бывалые соседи по камере подговорили подростка Ваську С. взять преступление Пастушкова на себя! Я встретился с парнишкой, по- доброму поговорил с ним. Он признался: «Дядьки научили...» Пастушков ничего не знал о Ваське и уже ни на что не надеялся. Но когда он ознакомился — так положено — с материалами следствия и увидел протокол с самооговором Васьки С., то сразу изменил тактику. Заявил: преступления я не совершал! Суд направил дело на доследование, а когда обозначенные законом сроки истекли, Пастушкова освободили.
Он пришел ко мне, улыбаясь: «Хорошо вы меня раскололи, на мне вина. Да только я жить хочу, а потому — до свидания». Кровь во мне так и кипела: я-то знал наверняка, что Пастушков — преступник. Но закон есть закон. «Знай же, Пастушков, — сказал я ему, —.что мои глаза и уши будут ходить за тобой. За преступление свое ты все равно ответишь сполна!»
И он ответил, хотя и уехал от нас в Среднюю Азию и постарался замести за собой все следы. Ответил сполна, как я ему и обещал.
Я ни минуты не сомневался, знал: от правосудия он все равно не уйдет. Справедливость должна торжествовать не через раз, а в ста случаях из ста. Только тогда мы имеем право считать, что честно исполняем свой служебный долг.
А что значит для людей нашей профессии понятие служебного долга? Оно неотделимо от понятия долга гражданского. Милиция ведь и создана для того, чтобы оберегать права государства и советских граждан от посягательств на них преступных элементов. Само содержание нашей работы пропитано глубоким гуманизмом. И потому отношение к своему делу у нас не может быть бесстрастным. Чего-чего, а эмоций в избытке. Мы ведь каждодневно соприкасаемся с человеческой бедой. Несчастья честных, хороших людей не могут не вызывать в наших сердцах сочувствие, горечь, жалость, обиду... И закипает ярость на тех, кто причинил этим людям страдания, жжет святая ненависть к этому, для тебя пока еще абстрактному преступнику, который сделал чужую беду источником существования, который сознательно топчет нашу законность, оскверняет нашу мораль, надругивается над нашим образом жизни. И тогда говоришь себе: глаз не сомкну, а тебя, подлеца, найду! И вину твою докажу, и ответишь ты за свое преступление перед людьми полной мерой!...
