— Вот даже птаха всегда говорит правду, ничего от меня не утаивает. И ты, гостенек, не пытайся. Как здесь очутился? С чем пожаловал? Кто таков? Выкладывай как на духу.
— Это песня длинная, в двух словах не расскажешь, — ответил задержанный, ощупывая вспухшие губы под пшеничными усами и выбирая сгустки крови из небольшой, но окладистой бородки.
— Говори все-провсе, у меня время терпит, что к чему — разберусь.
— Тогда слушай. Вижу, тебя не проведешь. — Незваный гость явно не торопился удовлетворить любопытство хозяина. — На германской я пехотным взводом командовал, в рукопашном бою немец мне брюхо штыком зацепил, чуть не год в лазаретах провалялся. Списали меня по чистой. Вернулся домой, а за это время голодранцы-большевики мельницу у отца спалили на Орловщине, все зерно и добро начисто реквизировали. Обозлился я, за что, спрашивается, кровь проливал?! И махнул к Борису Савинкову. Цель он имеет уничтожить большевистскую власть и подбирает для этого нужных людей. Он не каждого встречного-поперечного берет, а надежных, таких, которые служили бы ему верой и правдой…
— Стоп, стоп! Ты мне ваньку не валяй, гражданин хороший, — перебил моряк, — это брехня, рассказывай эти сказки своей бабушке. Не туда гребешь. Какой такой Савинцев? Это не тот, который ломом опоясанный, Никифором одноглазым зовут?
— Не Савинцев, а Савинков, предводитель «народного союза защиты родины и свободы». Этот союз по всей России ячейки имеет. Будто не слыхал?
— Нешто такое возможно? — Хозяин прищурил и без того заплывшие глаза. — Значит, ты с таким атаманом чай из серебряного самовара за одним столом распивал и без отчества называл его как того Никишку? Не высоко хватил?
— Бориса Викторовича Савинкова кто теперь не знает… Звезда первой величины, — спокойно продолжал пришелец, — я его, как тебя, своими глазами видел. Чаи хоть с ним и не гонял, а вот в его союзе состоял и состою. Ты же Савинцевым его называешь и Никишкой одноглазым. Я как перед родным отцом, не таясь, все выкладываю, а ты… Лучше вели принести бинтов и йоду, тело ноет, лицо саднит.
— Успеется. Не к спеху, зарастут твои болячки и без нежностей, как на собаке, — сурово обрезал матрос, — говори покороче и яснее… Вот ты тут упомянул Савинцева… — Хозяин усмехнулся. — То бишь Савинкова. — Расскажи, каков он из себя, твой Савинков? Поведай мне, простофиле, будь ласка.
— В каком смысле? По характеру или как? — уточнил собеседник.
— Ну, хотя бы на взгляд, по обличью то есть, каков он собою?
— Да обыкновенный. Брюнет, невысокого роста, коротко остриженные усики, без бороды, морщинистый лоб, лицо темное. Ходит он в красных гетрах, в военном френче, любит пальто защитного цвета.
Моряк еще больше напрягся, всем телом подался к пришельцу:
— А где же зараз твой Савинков?
— А в Польше. Где же ему быть?
— Он что, иноземец? Или у панов гостюет?
— Наш, российский. Пока там в Варшаве у него штаб-квартира.
— А если я в тот союз вступить решуся, кто меня принимать будет? Неужели ехать аж туда — за семь верст киселя хлебать?
— Есть у него верные помощники в России, документ подпишут и печать поставят, а я рекомендацию дам. Ты нам, как мне кажется, по всем данным подходишь.
— Ишь куда хватил! Гхы! Рекомендацию он мне даст! Далеко залетел, голубь! — Хозяин расхохотался. — Кто ты такой есть, чтоб рекомендовать меня? Зараз я рекомендации давать буду: принять в свою команду або — к стенке. Чуешь? Если что наврешь, гладить по головке не стану. Ты у меня тогда запляшешь, как лещ на сковородке…
— Ты какой табак куришь? — неожиданно спокойно спросил его собеседник. — Дай на закрутку. — Он оторвал от газеты на столе полоску бумаги.
Моряк, помедлив, пододвинул к нему коробку с табаком, стал набивать и свою трубку. Подождав, когда гость свернет козью ножку, щелкнул зажигалкой, Закурил.
— Врать мне нет нужды. Не за тем сюда послан. В Ярославле мы многих большевичков повырезали. Шестнадцать дней гуляли, все было наше — пороховые склады, винные погреба, булочные, банки и кассы.
Моряк усмехнулся.
— Скоро же ваша лафа отошла. Вина или пороху не хватило?
— Попробовал бы сам.
