Мать опешила.
Твое кирпично-красное, дубленное всеми ветрами, обросшее седой щетиной и сморщенное от болезни лицо…
Бледный… Это слово обычно означает совсем другое. Бледным ты не был, даже когда лежал в гробу.
Ты так и не дождался ответа.
Мы доставили тебя домой, уложили в постель. И ты сразу же заснул.
Видимо, поездка совсем обессилила тебя.
Почему на афишах иных фильмов писали “Дети до 16 не допускаются”, теперь не понять: эротику и секс при советской власти не показывали в принципе.
Ты купил билеты на такой фильм. Просто проглядел надпись. Кажется, это была моя вина. Я предложил: “Давай пойдем на этот фильм”, и ты сказал: “Ладно, пойдем”. Ты, наверно, выпил в тот вечер, но как-то совсем чуть-чуть. Обычно я по одному звуку твоего голоса, по первому сказанному тобой слову догадывался, вернулся ли ты домой трезвым или нет. Это мать заставляла тебя дышать ей в лицо… Однако в тот вечер даже меня одолевало сомнение: временами ты вел себя совсем как трезвый, но вдруг появлялись знакомые пьяные симптомы… Такое, впрочем, тоже иногда случалось.
В кинотеатр нас отказались пустить. Проверявший билеты плешивый круглолицый дядечка заявил, что мне еще нет шестнадцати лет.
– Но билеты мы уже взяли!
– Ну и что? Нет.
– Ладно, где у вас тут заведующая? – Ты знал, как качать права, и никогда не стеснялся делать это.
Появилась дежурная администраторша: небольшого роста, аккуратная женщина, блондинка.
– Нет, мы не можем пропустить его на сеанс…
– Но вот же, вот билеты! – Ты протягивал синие бумажки к самому ее носу.
– Ну что ж… По правилам дети на этот сеанс не допускаются.
– Хорошо, покажите правила!
Тебе подали какой-то листок. Напряженно хмурясь, ты читал написанное на нем. В этот момент ты был очень похож на пьяного.
– Вообще, в таком виде приходить в кинотеатр, это я не знаю… -
Дежурная администраторша в гневе удалилась в свой кабинет.
– Хорошо, пригласите директора кинотеатра!..
Но директор ожидался только к девяти часам утра.
Охранник и билетер стояли рядом. Я тянул тебя за рукав, говорил:
“Пап, пойдем отсюда”. Сеанс давно уже начался.
Ты в конце концов сдался. Мы оказались на улице. Мне было немножко стыдно за то, что заставил тебя так нервничать из-за моего глупого желания. Мы прошли несколько метров. Теперь ты казался абсолютно трезвым. Ты вытащил сигарету, однако никак не мог ее закурить, спички одна за другой или гасли, или ломались.
– Да ты посмотри, что… Не могу закурить, и все!..
Спичечный коробок плясал в твоих руках. После скандала руки у тебя сильно дрожали.
В том старом кинотеатре с квадратными колоннами, одном из лучших в городе, теперь куча всяких фирм пооткрывали свои офисы, фильмов показывают все меньше и меньше. На крыше установили лазерный прожектор, как стемнеет, он своим призрачным бледно-сиреневым лучом шарит в разные стороны по небу, бессмысленно и хаотично. Каждый раз, до отъезда в Москву, я возвращался домой после одинокой прогулки, печально глядел на бесцельно блуждающий по небу луч и думал, что ничего-то не ждет меня дома, кроме больной и усталой от жизни матери и тяжелой, иссушающей мозг литературной работы.
Ты знал, что умираешь. Однажды, проснувшись, вдруг спросил спокойно, будто речь шла не о тебе самом:
– Что, мать, значит, мне крышка?
Из соседней комнаты я слышал, как повисла пауза: мать растерялась и не знала, что отвечать. То, во что она сама упорно не хотела верить, ты высказал прямо и просто.
Она потом стала красноречиво убеждать тебя, что вовсе нет: врачи говорят, тебе надо лечиться, делать уколы. Вот прописали лекарства.
Не получится одно, будем пробовать другое. Придумаем что-нибудь. А как же ты хотел? Это ведь старость! Все в старости слабеют, ходить не могут… И ничего, живут годами!
Она под конец сама верила в то, что говорила. Но ты ее уже не слышал. Ты снова спал в этот момент, спал сном бессилия, сном, который становился все больше похожим на последний, бесконечный смертный сон.
Ты приснился мне вскоре после твоей смерти. Это был довольно беглый и равнодушный сон, какие обычно снятся под утро. Мне снилось, что ты по-прежнему лежишь на диване и умираешь – в точности, как это было на самом деле совсем еще недавно. Я проснулся в недоумении. Это ведь хорошо, что ты больше не болен, не мучаешься сам и не мучаешь нас.
