Придя в себя, Карл потребовал нести себя в самую гущу боя.
— Туда! Туда, где дерутся мои славные гвардейцы. Увидев меня, они воспрянут духом.
Но гвардейцы не могли уже увидеть своего обожаемого короля и воспрянуть духом, они все полегли под русской картечью и штыками.
— Туда! В битву! — требовал, словно помешанный, Карл. В эти мгновения он не хотел жить, искал смерти.
Но она не брала его, вполне довольствуясь его драбантами. В течение считанных минут картечь и пули уложили двадцать четыре носильщика.
Наконец его увидел фельдмаршал Реншильд, попавший в самый водоворот сражения.
— Ваше величество! — закричал он, направляя своего коня к королю. — Наша пехота погибла. Спасайтесь! Эй, молодцы, скорее уносите короля.
Сам того не желая, этим криком Реншильд как бы давал команду к отступлению.
«Молодцы» не могли уносить короля, их осталось всего двое. Отбросив носилки, они взгромоздили короля на какую-то лошадь, на счастье подвернувшуюся в сутолоке. И она, напуганная канонадой и криком тысяч глоток, понесла великого завоевателя прочь с этого страшного поля. Он сам понукал её здоровой пяткой.
Шведы дрогнули и вдруг, словно по единой команде, кинулись врассыпную. Никто и ничто уже не могло остановить этого панического бегства. За плечами бегущих неслась русская конница, настигая и разя палашами.
Граф Пипер, увидев это, кинулся к штабу, дабы уничтожить, сжечь бумаги. Однако, вбежав в канцелярию, он понял, что ничего не успеет сделать. За окнами уже виднелись русские драгуны со сверкающими палашами.
«Но ведь я почти безоружный, — подумал Пипер. — Они не должны убить меня».
Но от этого ему спокойнее не стало. Наоборот, мысль о возможной смерти подхлестнула графа. Он выскочил из пустого, брошенного штаба и побежал к Полтаве, придерживая у бедра шпагу. Он бежал быстро, дорога была знакома — совсем недавно с Гилленкроком ездил по ней осматривать апроши. Его подхлёстывал топот копыт и крики, нёсшиеся за ним следом. Граф никогда не думал, что умеет так резво бегать.
Увидев на валу русского солдата с ружьём, Пипер закричал ему и замахал рукой, в которой оказался белый лист бумаги, машинально захваченный графом со штабного стола:
— Эй, солдат... Я сдаюсь плен... Я есть граф... Скорей бери плен.
Отчего-то сдаться в плен измученной Полтаве графу показалось надёжнее, чем поднять руки перед опьяневшими от рубки и крови драгунами.
Генеральная баталия, в сущности, длилась всего два часа — с девяти до одиннадцати. Но сражение на равных было лишь до половины десятого, а после этого шведы начали пятиться и вскоре побежали.
В двенадцатом часу Пётр был уже в лагере у своего шатра и немедленно распорядился о сборе раненых и подсчёте потерь.
Туда к нему стали приводить пленных шведских генералов. Увидев высокого, стройного белокурого пленника, одетого в бархатный кафтан, Пётр вдруг решил, что это и есть король. Он поднялся к нему навстречу, улыбнулся дружелюбно и уж едва не произнёс заготовленную фразу: «Здравствуй, брат мой Карл». Пленника представил светлейший:
— Принц Вюртембергский.
— Здоровы ли, ваше высочество? — пришлось сказать разочарованному Петру ради этикета и, не дождавшись ответа, спросить: — Неужели я не увижу моего брата Карла? Александр Данилович, вели объявить в войсках, что, кто пленит короля или хотя бы принесёт его тело, будет тут же произведён в генералы.
— Зело прытко побежал король, Пётр Алексеевич, догнать невозможно.
— Вот ты и будешь догонять.
— Попробую, но кони зело притомились, государь.
— Дай передых и вдогон, Данилыч. Они, чай, тоже не на чертях скачут.
Наконец Петру принесли разбитые носилки короля, но царь не успокаивался: «Хочу видеть самого».
Принесли и шпагу, в которой он узнал свою, подаренную когда-то Августу Саксонскому.
Перед шатром царя были выстроены шведские генералы, в их числе были Пипер и Реншильд.
Пётр появился перед ними в сопровождении Меншикова сияющий, великодушный.
— Господа генералы, — объявил светлейший. — Прошу сдать ваши шпаги его величеству и представиться.
Граф Пипер выхватил свою и, взяв в обе руки, встал на колени.
