Без дорог - страница 12
Все было хорошо первые два дня, пока я двигался в одном направлении по сухой пятнистой лишайниковой тундре. К вечеру второго дня почувствовал, что ошибся в расстоянии и, осмотревшись кругом, решил приберечь последний кусок мяса. Идти на юго-восток по выбранному направлению становилось все трудней. Сухие возвышенные ходыреи встречались реже и реже. Мне приходилось огибать длинные, извилистые ерсеи и глубокие, заросшие ярко-зеленым сфагновым мхом[27] западины между буграми и грядами. В вершинках мелких ручьев я не раз пересекал небольшие болотца с кочками и сухой осокой. Стоя и балансируя на кочке и выбирая место, где можно поставить ногу на твердую точку, я часто проваливался по пояс в холодную и студенистую массу из смеси перегнивших остатков мхов и едва оттаившей сверху мерзлоты. Холода и заморозки начались давно. Мокрые ноги вечером и сырая обувь утром мне стали не в диковинку. Не мешкая вечером у костра, я привык сразу ложиться спать, а по утру, не разжигая огня, быстро шагать под ветром, согреваясь и обсыхая на ходу.
В довершение ко всему я не взял спичек, и каждый костерчик, а это были именно костерчики, — чуть побольше дымокура[28], стоил мне многих капсюль и пороха, день-знаков и добрых клочков ваты из брюк и ватной куртки. Для большого костра нужны дрова, а у меня не было топора. В конце концов я перестал обращать внимание на места ночлега и ночевал там, где меня настигали вечерние сумерки, лишь выбирая местечко посуше. Спал всегда тревожно.
Сухая открытая тундра сменилась травянистой. Кое-где маячили редкие куртины[29] низкорослых, увитых седым лишайником елей. Я понял, что попал в лесотундру. Но сколько пришлось мне сделать лишних крюков и поворотов, огибая ерсеи и зыбкие, провальные топи?! К вечеру уже третьего дня я измучился. А главное — неизвестность и одиночество.
Сема снова остановился и, что-то припоминая, тяжело вздохнул.
— Если б вы только знали, как надоело таскать ненужное ружье! Как мешало оно пробираться сквозь заросли березки и ивняка! Я брал его наперевес, вешал то на правое, то на левое плечо, то на шею, то закидывал за спину. Нужное летом и ранней осенью, оно стало совершенно лишним теперь — ведь стрелять не в кого. Наконец оно стало казаться мне таким-тяжелым, что если бы не огонь, который я добывал при его помощи вечером, я, наверно, расстался бы с ружьем. Вместе с огоньком, который я бережно хранил до утра в долгую осеннюю ночь, во мне снова пробуждалось желание идти. Покорять пространство и время стало вопросом жизни, и утром, голодный, бодрясь, съев всего два маленьких кусочка шоколада, я снова упорно трогался в путь. Снова обходил западины. Снова тонкий сатин на ватных брюках и куртке рвался о жесткие ветки полярной березки. Из дыр тянулась вата и оставалась на ветках. Кожанка, потертая и исцарапанная, лишь сверху едва прикрывала ватную куртку. На коленях от брюк вскоре не осталось и следа. Поднимая отвороты бахил, я прикрывал царапины на голом теле. Но идти с поднятыми отворотами было трудней. Шаг становился медленней. От голода кружилась голова, и я часто присаживался на гряды уплотненной торфянистой момги[30].
Чтобы чем-то приглушить голод, я свертывал из махорки цигарки. Пересыпал из патрона в патрон большую часть пороха, вставлял капсюль и сверх войлочного пыжа забивал патрон бумагой, мохом и ватой. На бугорке укладывал тонкие сухие прутья с мохом в маленькую кучку и, отойдя на шаг или два, стрелял в нее холостым зарядом. Бумага, вата, мох начинали чадить, я раздувал огонек и закуривал. Такие перекуры вместо еды не прибавляли сил.
Я предчувствовал, что скоро лишусь последнего удовольствия— теплой кружки воды на долгую ночь, которой я наливал желудок, чтобы почувствовать тяжесть в нем и ненадолго уснуть. Хорошо, что воды кругом было много. Днем я ее ненавидел и проклинал, а вечером она согревала не только желудок, но и душу.
Силясь еще что-то припомнить, Сема остановился.
— Простите, я давно ничего не писал в дневнике — с тех пор, как пришел к той старице. Мне трудно припомнить числа и дни. Прошло ведь не больше недели, но мне она показалась месяцем, если не больше. Сколько же можно идти и не спать?!
