– Крисостомо!
Из домика, неторопливо жуя что-то, вышел человек, взглянул на него и очнулся.
– За мною гонится Семпронио. Если он и его люди меня настигнут, помни: я отдал наши права помещику Минайе.
Во взоре Санчеса запузырился страх.
– Нет, мы заплатим! Я обещал ему посылать от общины по десять человек в месяц. Они будут даром работать на него, пока он хранит права. Поесть нету?
– Жена, покорми дона Амбросио.
Женщина вынесла из дому дымящийся казанок.
– Прошу, покушай.
Обжигая пальцы, Родригес взял картофелину. Обернулся. Увидел облачко пыли. Вскочил в седло.
– Крисостомо…
– Говори, дон Амбросио.
Но говорить он не смог, слова увяли на его отвыкших от речи губах.
Он пришпорил коня. Под вечер увидел Чертову Лестницу – скользкие, гладкие камни, восходящие к вершине. Только самые смелые кони могли по ней подняться.
– Семпронио, он поднялся по Чертовой Лестнице.
– Я смотрел и там, дон Медардо.
– Значит, упустил.
– На этих камнях не остается следов, хозяин.
– Откуда же я знаю, что он там был, Семпронио?
– Вы узнаете про все, хозяин.
– Особенно про твою глупость. Будь здоров!
– Будьте здоровы и вы, хозяин.
Простофиля остановился у ручья и погрузил морду в холодную воду, Родригес поглядел вверх и увидел лам на снежном карнизе. Ах, красота! Ламы, одна за Другой, безучастно и величаво уходили в забвенье. Родригес пришпорил коня. Простофиля все пил и пил. Он пришпорил снова. Конь прошел несколько метров, тяжело вздохнул и упал.
– Я увидел загнанную лошадь, а на пол-лиги подальше седло. Хотел сберечь седло, а себя погубил.
– Когда-нибудь да должен он был утомиться.
– Мы просто мерли, так спать хотелось. А он – человек железный. Ах ты, хозяин, как нам хотелось спать!..
– Говорят, тебе есть где прилечь, Семпронио.
– Бабы сами лезут, хозяин.
– То-то и худо, что они за нами бегают. Твое здоровье.
– Ваше здоровье, хозяин!
Я боролся со сном, Крисостомо. Сон – что вьюнок: поднимется по груди, обовьет шею, закроет лицо. Просто не знаю, как Я ноги волочил. Спал на ходу, и снился мне колченогий Эваристо, который на муки пошел, но не открыл, где мы прятали права. Это прибавляло мне сил, но все же я дважды проснулся с мокрым лицом, падал в лужу. Я думал: «Ты спасаешь права общины». Это держало меня. Я выгадывал время, чтобы ты, Крисостомо, успел сообщить нашим, и думал: «Отцы и деды гибли за эту бумагу. Неужели ей пропадать по моей слабости?» Когда долго не спишь, видишь траву вместо снега и озеро вместо пампы. Я думал: «Семпронио тоже не железный». И решил соснуть. Ведь не поспишь – умрешь. Нашел я подходящую ямку, лег, и мне тут же приснилось, что Семпронио меня нагнал, трясет за плечи, глядит мне в лицо с вечной своей злобной усмешкой.
– Трудно с тобой говорить, Родригес.
«Это мне снится».
– Никак тебя не поймешь. Как же тогда говорить?
Семпронио тряс его за плечи и глядел на него с вечной своей злобной усмешкой. Родригес очнулся. Перед ним маячили морды преследователей.
«Нет, не снится».
– Что вам от меня надо, сеньоры?
Усмешка Семпронио разлетелась осколками нервного смеха.
– Еще спрашиваешь, хам?
И он хлестнул Родригеса уздою по лицу.
«Не снится!»
– Погляди на горы в последний раз.
Голос у Семпронио изменился.
– А можешь и спастись. Хозяин сказал, чтобы я просил у тебя права тихо-благородно. В Тангоре так оно и было, но ты обращения не понимаешь, сбежал от меня.
– Твой хозяин не властен над нашими правами.
– Селесте, прежний председатель общины, отдал ему эту землю.
– Селесте продался или сдурел.
– Добром тебя прошу!..
– Права не при мне.
Семпронио даже задрожал.
– Мне больно слышать ложь. Не лги мне, прошу тебя!
И он снова хлестнул Родригеса по лицу.
– Рамиро.
– Да, начальник?
– Набери колючих веточек.
Молодой надсмотрщик удалился, цыкая зубом, в котором застряло волоконце мяса.
– Я прошу добром. Не люблю обижать людей.
Сумерки своим золотым языком лизали тернии в руках Рамиро и снега на дальних вершинах Анамарай.
– Хватит, начальник?
– Нет.
Рамиро набрал еще колючек, пучок стал больше.
– Хватит! – Семпронио обернулся к Родригесу. – Из-за тебя мы не пьем, не едим. Раздевайся!
Родригесу стало холодно.
– Зачем?
