Нужно знать, что истинный паломник сурово осуждает все бесчестные виды передвижения – автобус, такси, поезд, самолет. Настоящий жаке передвигается только пешком и презирает все остальные способы. Сев в автобус, я нарушил это правило, но у меня было оправдание – кровь на пальцах ног. Теперь же я хорошо отдохнул и не имел никакого предлога, чтобы снова поддаться призыву сирен и сделать уступку современности. Если бы речь шла о поезде, я бы отверг эту возможность. Но это было метро. Я долго жил в Париже и хорошо знаком с этим транспортным средством. Для меня ехать в метро и ехать по городу – одно и то же. Сесть в метро не означает уклониться в сторону от Пути, это значит лишь сменить место выхода из города. Однако мышление паломника отличается от мышления обычного человека. У него есть радости и горести, которых нет у других людей. Он заставляет себя выдерживать нагрузки, превосходящие меру того, что выносит оседлый человек. Точно так же его удовольствия – или, если говорить языком каторжников, сокращения срока, – определяются его личным уголовным кодексом. В случае с метро тот суд, который каждый паломник носит в себе, вынес решение сразу: мне можно воспользоваться этим видом транспорта. На всем Пути я лишь два раза дал себе послабление – когда въехал в Бильбао на автобусе и когда выехал оттуда на метро. И я не жалел об этом.
И вот в тот час, когда баски идут на работу, я сидел на совершенно новой платформе станции метро. В этот момент пришло осознание того, насколько я свыкся со своим новым бродячим состоянием. Раньше я бы подумал, что мне, человеку с рюкзаком и в башмаках, купленных в Гернике, не место среди всех этих сонных и опрятных служащих. Но сейчас было совсем наоборот: я чувствовал себя совершенно свободно, нисколько не стеснялся и рассматривал их костюмы с любопытством и даже легкой жалостью.
Когда я вышел из метро, по-прежнему лил дождь. Знаменитый висячий мост, который привлекает в Португалете туристов и который мне расхвалили две сестры, был скрыт завесой тумана. Я не стал осматривать его и пошел в сторону знаменитых «бидегори», красных дорог. Укрывшись на складе фабрики, производившей промышленные клеи, я вынул из рюкзака непромокаемые брюки, которые надеваются в дождь поверх обычных. Редко выпадает такое счастье – обнаружить, что твое снаряжение приспособлено к требованиям момента. В этом предмете одежды я имел удовольствие чувствовать себя совершенно сухим.
Водяные вихри налетали непрерывно. На этом этапе, последнем, который проходит по Стране Басков, они дали мне возможность увидеть природу в один из ее интимных моментов – без свидетелей, никем не заполненную, расслабленную. Каменистый склон, а затем обустроенные пляжи, которые в ясные дни принимают выехавших на пикник горожан, и зонты, защищающие от солнца, сейчас были холодны как лед, безлюдны, закутаны в волны, как в покрывала. Они были похожи на спящих красавиц, которые пытаются прикрыть свою наготу простынями.
В эти минуты непогоды, под порывами ветра, солеными водяными брызгами и холодным дождем, пеший странник испытывает больше волнения, чем от красок солнечного дня. Редкостное наслаждение – чувствовать себя частью дикой природы, растворяться в ней, сопротивляться ей, зная при этом, что, если она будет настаивать, ты позволишь волнам сбить тебя с ног или порывам ветра унести тебя. Может быть, не все это чувствуют, но порода паломников, продолжающих путь и в плохую погоду, все же существует, и у меня есть дар становиться одним из них.
По уступам этих нависавших над морем утесов я незаметно приближался к границе – покидал Страну Басков и входил в Кантабрию. Последнее зрелище, которое я увидел в Эускади, была вневременная сценка, которую умеет создавать только Путь. Между двумя холмами был виадук, по которому проходила скоростная автострада; ее полотно поддерживали огромные бетонные опоры высотой в несколько десятков метров. Тропа же спускалась по склону и проходила под этой дорогой. Туда не попадал дождь. В этом защищенном месте на тропе беседовали два человека, а между ними стояла лошадь. Один из них был крестьянином, другой – в костюме всадника с широкими кожаными штанами и круглой шляпой. Он спешился и держал лошадь за повод. Я не мог слышать их разговор, но на зеленом фоне мокрых от дождя холмов эта группа казалась сошедшей с картины Мурильо. Я словно был неизвестно в какой стране, но в далеком прошлом, в тех веках, когда лошадь была машиной человека, когда крестьяне возделывали землю, а всадники ее защищали. Иначе говоря, для паломника, который шаг за шагом реконструирует свое Средневековье, эти люди были современниками. И в это же время сверху доносился рев грузовиков, которые проносились на огромной скорости по автостраде высоко над головами двух собеседников, и удары автомобильных осей о стыки монументального моста. Невозможно было представить себе лучшее изображение структуры современного сознания. В нем самый новый слой лежит поверх более ранних, не повреждая, а лишь погребая под собой прошлое, с которым якобы порвал связь.
