Ее рот открылся, она шевелила губами, как будто старалась ответить ему, но вслух не произнесла ни единого слова. Наконец, она нащупала руки Синклера и заключительная часть ее гнусной истории просто… просто выплеснулась наружу. Как рвота.
— Это была не я! Это была не я! Я забеременела, чтобы выйти замуж, но это не сработало, а потом, когда ребенок родился, это была не я! — она не просто кричала, она вопила и визжала, а ее ногти впились в руки Синклера. Она вцепилась в них, как будто от этого зависела ее жизнь.
— Это должно было сработать, но не сработало! Я не знала, что произошло, поэтому я избавилась от нее… пошла в больницу и оставила ее в вестибюле… поблизости никого не было, но я знала, что ее наверняка кто-нибудь найдет… поэтому я оставила ее там и никогда… никогда…
— Господи, — произнесла я потрясенно.
— Последний раз Анти была так расстроена, — прошептала мне Джессика, — это когда ты вернулась домой из летнего лагеря на день раньше.
— Все в порядке, Антония, — успокоил ее Синклер, — конечно, это была не ты. Кто же это был?
— Я не знаю, я не знаю, — она наклонила голову и зарыдала без слез, — Я была беременна, а потом уже не была, и ребенок… ребенок…
— Антония, когда именно ты обнаружила, что ты беременна?
— На Хэллоуин. В 1965.
— А какой день шел за ним? День, когда ты проснулась, а ребенок уже родился?
— Шестого августа 1966. Она была… она уже не была новорожденной. Я не знаю, сколько ей было, но она не была новорожденной.
Повисла мертвая тишина, пока мы переваривали услышанное. Марк торопливо подошел к Синклеру и прошептал ему на ухо вопрос.
— Антония, мы почти закончили…
— Хорошо, — прошипела она, продолжая смотреть в пол, — я больше вам ничего не скажу.
— Да, Антония, хорошо. А теперь посмотри на меня, вот так-то лучше. Антония, а кто-нибудь в вашей семье страдал психическими расстройствами?
— Мы не обсуждаем такое.
— Конечно, нет. Только скверные люди говорят об этом.
Она закивала так сильно, что даже ее волосы начали колыхаться.
— Да, правильно, абсолютно верно, только скверные люди… неудачники и…и…
— Но кто все же был болен? В вашей семье?
— Моя бабушка. И обе мои тетки. Но не моя мать и не я.
— Нет, конечно, нет. Ты не такая как они.
— Это все мои нервы, — объяснила она, — у меня просто очень слабые нервы. Она не понимает.
— Да, она не из особо понимающих людей, не так ли?
— Эй! — я мягко запротестовала.
— Кто-нибудь другой на ее месте остался бы мертвым, — продолжала Анти обиженным тоном, — ей не хватило достоинства, чтобы сделать это. Ей надо было поступить иначе… и… иначе… и подняться, чтобы стать вампиром. Вампиром! Она разбила сердце своему отцу.
— Достоинства? — взвилась я, — это что же значит, что быть вампиром теперь недостойно? И не то, чтобы у меня был выбор, ты безмозглая, глупая, пустоголовая, накачанная ботоксом, бесхарактерная, слабовольная…
— Она живет с этой богатой негритянкой, — призналась Анти, — и они обе не замужем. Понимаете, что я имею ввиду?
Я стукнула себя по лбу. Негритянка! Кто же употребляет такие слова?
— Я и не знала, что я лесбиянка, — прокомментировала Джессика.
О господи, позволь мне еще раз умереть прямо сейчас!
— Антония, где ты оставила ребенка?
— Не было никакого ребенка.
— Нет, конечно, нет. Больше это тебя не касается. Но где же ты ее оставила?
— Она не плакала, когда я ее оставила, — продолжала бубнить Анти, — она была теплая, — у меня было… у меня было много полотенец и я могла их не жалеть. Но сначала я их положила в сушилку.
— Ну, конечно, ты так и сделала, ты же не чудовище.
— Это она чудовище!
— Да, она ужасна, так, где же ребенок?
— В сиротском приюте.
— Святого Павла, — прошептал Марк.
— Хорошо Антония, ты очень помогла нам.
— Да, и я стараюсь делать пожертвования в детский фонд, когда хожу в кино, — сказала она.
— О, это замечательно. А теперь ты не будешь ничего помнить.
— Да, я точно ничего не вспомню.
— Ты поднимешься наверх и приготовишься ко сну. А затем ты заснешь как младенец.
— Да, как младенец.
— Как младенец, которого ты бессердечно бросила, — сказал он, грубо отбрасывая ее руки.
— Жалкая женщина, — заметил Синклер, когда мы все вышли на улицу.
