Все же я не спорил с судьбой. С нетерпением ожидал я будущего. Я был еще довольно молод, чтобы оценить все новое, испытать привлекательность поездки и предстоящих приключений, что опьяняло бы меня в мечтах и построении воздушных замков. Мало думал об опасности и смерти, меня больше интересовали предстоящие приключения. Разнообразие впечатлений и уход от привычного бытия наполняли меня непонятной радостью. Меланхолические воспоминания чередовались с реальностью. Я уже не предавался печалям и заботам и удовольствовался радостью простого существования. Я был одновременно и несчастен и радостен, словно пребывал в состоянии влюбленности.
Итак, я входил в волшебное пространство приключений. Это было началом большого путешествия.
Без сна прошла и следующая ночь. К утру мы подъехали к границе побежденной и вновь разделенной Польши. Равнина и дальние холмы рисовали картину скудного ландшафта. Поля со снопами, лугами и просыхающим сеном последнего сенокоса, маленькие деревни и низкие, простые дома. Заброшенные сады между городами и широкие улицы в Лодзи, Кракове, Катовицах… Босые женщины с коричневыми косынками на черных волосах и в выцветших от дождей юбках работали на полях. Беспризорные дети в оборванных одеждах просили хлеба. Они бежали вдоль поезда, протягивая худые руки, или молча стояли, как символы голода и бедности побежденных. Их просьбы звучали на непонятном для нас языке. Мы не могли им помочь, так как сами питались скудно. Их бедность была нам чуждой, она проявлялась в другой форме, чем на нашей родине, и мы едва понимали их. В Германии еще не знали голода, цены не повышались, и мы впервые встретили здесь людей с другим языком, других нравов, другого восприятия действительности.
Я не видел здесь ни врагов, ни побежденных. Только иностранцев, и ничего не тянуло меня к ним. Глядя на них из мчащегося поезда, я не понимал их будней, их радостей и горя. Я даже не размышлял о них, чувствовал себя неважно и часто дремал.
В Кракове мы остановились. В полночь я стоял на часах, охраняя железнодорожные пути. Светили бесчисленные бледные звезды. Желтая луна появлялась и исчезала между облаками, становилась оранжевой и скрывалась в небе, посылая в последний момент на землю какой-то зловещий свет, который постепенно исчезал во тьме. Я дрожал от холода, глаза слипались.
Вскоре поезд тронулся.
Утром мы прибыли в Ярослав,[7] новый пограничный город на реке Сан. Солдаты вышли из вагонов.
Сентябрьское солнце освещало платформу вокзала маленького города. На другом берегу реки начиналось русское государство… Я сел на штабель из досок, устало подставляя лицо теплому солнцу, и смотрел на русских военнопленных, которые вели здесь работы. Бородатые лица, неряшливо спутанные волосы, пустые глаза и рваная красноармейская форма — все это создавало картину тоскливой печали. Пленные двигались лениво, неохотно. Охранники кричали на них, били прикладами своих винтовок. Я не чувствовал ярости, глядя, как истязали этих беззащитных людей, и не испытывал никакого сочувствия к ним. Я видел только их лень и упрямство, не зная еще тогда, что они голодали. Я радовался, что поездка заканчивалась и мы получали некоторую отсрочку. Более всего сейчас меня беспокоила собственная участь.
Мы разгрузили вагоны и направились к казарме. Желтые дома с высокими окнами за пыльными деревьями создавали атмосферу солдатчины, службы и беспорядка. Солдат разместили в пыльных узких комнатах с клопами. Там нас сплотило общее голодное существование с тоской по далекой родине. А внутри каждый из нас оставался самим собой. Никакие мосты не соединяли одного человека с другим.
Изо дня в день мы выходили за ворота казармы, нагруженные ранцами, плащ-палатками, касками и винтовками. Следовали с песнями по асфальтированным улицам Ярослава и далее — к лесам и холмам. Пение и юмор позволяли нам забыть о голоде. Мы маршировали здесь, так как тогда не ожидали, что на войне получим совсем другие задания. Ходили и в дождь и в жару. Когда ливни настигали нас, мы набрасывали плащ-палатки на каски. С них капала вода, а с винтовок сочилась ржавчина.
