Я твердо знал, что она мне не нравится. То есть девушка была миленькой и в ней что-то было. Но это «что-то» явно не в моем стиле, и я бы никогда раньше не обратил на нее внимания. Правда, этот год я ни на кого вообще не мог смотреть, кроме.
Ну, дело прошлое...
Вообще я давно убедился, что я человек настроения. Я должен был бы радоваться, что наконец завел какое-то знакомство, а я вдруг стал опять думать о своей работе. Уверен, что сиди я по-прежнему за Тихоокеанской войной, мечтал бы о встрече случайной.
Так обычно со мной бывало по праздникам. Ждешь, договариваешься с разными лицами, все хорошо, и даже погода великолепная — так нет, накануне по телефону ты слышишь какую-то пакостную интонацию, холодно прощаешься, утром встаешь злой, как выкипающий чайник, и, если не перехватят ранним телефонным звонком, устремляешься за город к скучной тетке.
Правда, на следующий день с большим интересом слушаешь рассказы домашних, как вечером разнесли твой телефон. Но вот и все удовольствие. А праздники прошли.
Итак, я разозлился и на себя, и на девушку, которую вел под руку.
Обычно в этих случаях (по многочисленным воспоминаниям моих знакомых) между двумя интеллигентными людьми разговор идет по следующему плану:
Погода (наконец-то прояснилась).
Кинофильм (по афише).
Город (хороший городишко, но не Москва).
Последний модный московский концерт (присутствовал).
Поэт Евтушенко (разное отношение).
Какая-нибудь история из собственной биографии (смешная).
Туалеты (а вы одеты прямо по-московски).
Вторая история из собственной биографии (участвует женщина).
Предложение куда-нибудь зайти (купить конфет).
Более интимная беседа.
Не тут-то было!
Началось с того, что она неосторожно похвалилась своими туфлями. Звучало это так:
— Какая грязь на улице. Жалко туфли. Таких здесь не достанешь.
Я же заметил, что такие мокрошлепы были модны как раз в пору неандертальцев.
— Может, вам не нравится и мое пальто?
— У меня нет никаких сомнений, что этот фасон вы содрали с самого элегантного картофельного мешка.
— Однако, может, и я вам не нравлюсь?
— Атомная бомба страшнее.
— Благодарю. Вы, кажется, считаете меня уродиной?
— Но зато не самой последней. Место пятое или шестое от конца.
Так началась наша беседа. Причем по моему тону трудно было догадаться, шучу я или говорю на полном серьезе. И она не понимала. Что ей оставалось — обижаться (и расписаться в том, что ты полная дура) или принять игру?
Мы зашли в магазин. Мне надо было взять хлеба и масла для ужина.
Поймав ее взгляд, я сказал, что пусть не надеется, я конфетами угощать ее не буду. Может быть, если вы очень попросите, я куплю корку хлеба, и то черного.
Здесь она не выдержала:
— Я и сама вам могу купить килограмм шоколада.
Естественно, ликованию моему не было границ.
Мы блуждали по городу, и у одного дома она попросила меня подождать. Я понял, что наконец-то (но почему так поздно?) ей эта болтовня надоела и она нашла предлог тактично от меня избавиться.
— Мне надо отдать одну вещь.
— Ради Бога. Но жду ровно пять минут.
— А если десять?
— Пять, и ни минуты больше.
— Никогда не приходилось больше пяти минут ждать девушку?
— Никогда.
Врал, конечно, безбожно.
Я прождал шесть минут, закурил и хотел уйти. Но тут она вышла. Это меня настолько поразило, что я даже стал вежливее. Но как ее зовут, принципиально не спрашивал.
— Ладно, проводите меня домой.
Она назвала улицу, на которой жил Славка.
— Так мы соседи!
— Вот несчастье!
Она постепенно попадала в тон.
Наши дома разделяло здание техникума. Здесь мы остановились.
— Так как вас зовут?
— Странно, что вас это вдруг заинтересовало.
— А все-таки?
— В следующий раз.
— Если завтра в двенадцать дня вы появитесь на этом месте, буду счастлив наблюдать вашу физиономию.
Я все-таки был хорошо воспитан и для приличия назначил свидание.
Я поднимался по лестнице спокойный. Я твердо знал, что она не придет. Но когда я открывал дверь, мне вдруг захотелось, чтоб она пришла.
Она стала приходить ко мне каждый день, и мы сидели подолгу в комнате (я примерно догадываюсь, что думала о нас соседка). Потом мы ходили по городу, изредка заходили в кино, изредка в библиотеку, а погода была паршивая — сверху лило, снизу хлюпало. Славка привык к Римме и даже удивлялся, если не заставал ее, придя с работы.
