Ну не пускали меня за границу. И правильно делали. Какой смысл меня туда посылать? Ойстрах и Ростропович ездили — и ничего, устоял проклятый Запад. А я сам человек неустойчивый, так Виктор Николаевич соблюл мою нравственность.
Я на спиртное падок, а вдруг после двух рюмок какая-нибудь блонда потащит меня домой унижать достоинство советского человека? Потом на собраниях позору не оберешься. Нет, на страже стоял Виктор Николаевич — честь ему и хвала!
Выйдет срок, и пенсию мне Самородов оформит. А умру, так семье беспокоиться нечего: Виктор Николаевич нишу у крематория выбьет, панихиду организует и о некрологе позаботится. И все, заметьте, за счет государства. Ценить надо такие удобства!
Не дай Бог заберут от нас Самородова. Страшно подумать, что будет! Молодые аппаратчики — люди надменные, от них душевного подхода не дождешься. Они себе дачи еще не построили, а Виктор Николаевич давно наелся. И ведь не воровал он, а другие еще как воруют! Многие инспектора звание народных артистов выхлопотали (хотя даже нот читать не научились), а Самородов умен, себя на посмешище не выставляет, у него свое, честно заработанное звание — полковник (говорят, он до сих пор в сейфе хранит погоны). Возможно, он мечтал дослужиться до генерала. Увы, у каждого свои трудности.
Новый инспектор, придя на место Самородова, карьеру захочет сделать, а инспекторская карьера — дело известное — основана на том, что нужно разоблачать, выискивать, распознавать и прорабатывать так называемых скрытых модернистов и низкопоклонников. И начнется в коллективе смута, склока, нервотрепка, и полетят к черту репетиции — одни персональные дела пойдут. А Самородов к месту прикипел, должностью доволен, поэтому он заинтересован в нормальной работе оркестра и лишнего шума подымать не будет.
Если инспектором назначат кого-нибудь из наших, так еще хуже. Скрипач все льготы струнным отдаст, духовик — личные счеты сводить станет, ударник одни марши в репертуар введет, дирижер — вдоволь наиздевается. А Самородов, он вне партий, вне группировок, для него все мы равны.
Вот почему, когда я замечаю в конце коридора знакомую фигуру, я радостно бросаюсь навстречу и от всего сердца приветствую:
— Доброго вам здоровья, Виктор Николаевич!
АНАТОЛИЕМ ГЛАДИЛИНЫМ НАПИСАНО:
«Хроника времен Виктора Подгурского» (1956)
«Идущий впереди» (1958)
«Бригантина поднимает паруса. История одного неудачника» (1959)
«Дым в глаза. Повесть о честолюбии» (1959)
«Песни золотого прииска» (1960)
«Вечная командировка» (1962)
«Первый день Нового года» (1963)
«История одной компании» (1965)
«Евангелие от Робеспьера» (1972)
«Прогноз на завтра» (1972)
«Два года до весны» (1975)
«Тигр переходит улицу» (1976)
«Репетиция в пятницу» (1978)
«Парижская ярмарка» (1980)
«Большой беговой день» (1983)
«ФССР. Французская Советская Социалистическая республика» (1985)
«Меня убил скотина Пелл» (1991)
Анатолий Гладилин родился в 1935 году в Москве. После окончания школы работал электриком, в 1954-58 гг. учился в Литературном институте им.Горького. Наступало время оттепели, время необыкновенное, когда самый невинный вроде бы прозаический пассаж воспринимался как смелое разоблачение: «Стояли последние дни зимы. На одной стороне улицы еще мороз (сегодня минус двенадцать), а на другой с сосулек падают громкие капли». (Илья Эренбург, повесть «Оттепель».) Впрочем, метафоры действительно высвечивали реальность: на одной стороне — мороз, наследники Сталина; на другой — начало живой жизни. Гладилин оказался на той стороне улицы, где падали «громкие капли». Он и сам был «громкой каплей», ибо с его «Хроники времен Виктора Подгурского» (1956) началась новая литература — «молодая», или «исповедальная», проза шестидесятых.
«Молодая проза» пробила основательную брешь в канонах соцреализма, через которую и вывела на сцену нового героя (молодого горожанина), новый язык (разговорный, иронический), новую раскованную форму письма. Этот тектонический сдвиг в культуре имел далеко идущие — вплоть до постсоветских девяностых годов — последствия, с него началось наше новое самосознание. Возможности «молодой прозы» были тогда ограничены: например, в 57-м году Гладилин уже мог
