Марк вернулся к своему голому столу. Утро проползало мимо. Он хотел записаться на первый же рейс, но более ранние маршруты стоили дороже, и билеты на них уже разобрали. В конце концов, он решил позвонить матери. Он откладывал этот звонок до последнего момента. Она выслушала его, затем начала подвывать.
— Я читала об этом — а кто не читал, по телевизору говорят уже многие месяцы, я просто не понимаю. Мы с твоим отцом хорошо относились к тебе, это так несправедливо, мы же всегда хотели добра…
— Дело не в вас с отцом, — объяснил он как можно более терпеливо. — Это я должен сделать для себя.
— Должен же быть какой-то выход, — ее голос был жалким. — Мы могли бы встретиться и поговорить? Прошу тебя, Марк.
«Теперь она хочет поговорить», — подумал он.
— Я люблю тебя, мам. Порадуйся за меня, — и закрыл телефон. Он подумал, не позвонить ли Анне, но они встречались всего четыре-пять раз, и он сомневался, что она будет по нему скучать. Она встречалась с кучей парней. Будет одним меньше — ничего особенного.
Шел небольшой дождь — как раз достаточный для того, чтобы улицы стали темнее. Набитые автобусы на Тоттнем-Корт-Роуд, толпа студентов, изучающих английский, толкающихся возле станции метро, — везде были толпы народа, и он опаздывал. Он пробежал мимо киосков с прогорклыми котлетами, мимо витрин порнографических магазинов, наполненных лысыми манекенами и дешевым красным нейлоновым бельем для фетишистов, мимо липкого от пива входа в «Асторию»,[70] забитого очередями подростков с мертвыми лицами. На обширном освещенном рекламном щите был изображен тропический пляж, до невозможности идиллический, тщательно заретушированный. Бомжи, асимметрично расположившиеся вокруг этого рая, похоже, не знали, что нарушали картину.
Когда толпа столкнула его с тротуара на проезжую часть, ему не оставалось ничего другого, кроме как пробежать через целую россыпь продавцов на Крэк-Эллей, мимо недействующего фонтана у входа в «Сентер-пойнт»,[71] заполненного мусором. Весь район вокруг башни уже стал зоной, куда лучше было не соваться — темным ветреным туннелем, заполненным наркоманами. Он подумал, как здание могло выглядеть на макете архитектора, — долина тенистого спокойствия, усеянная улыбающимися парами и маленькими деревьями с круглыми кронами. Великие социальные эксперименты, элегантно распланированные палисады досуга и коммерции, — ничто не осуществилось. Мир перемещался, его сносило во тьму, и все мечты рассыпались в прах при виде всепоглощающего доллара. Находясь в таком состоянии сознания, как сейчас, ему не надо было вообще соваться в офис. Не в этот день. Надо было погулять в парке, сходить в музей, пройтись вдоль реки, — вот это было бы правильнее.
Группа протеста сегодня была меньше. Обычно ее теснила полиция. Он узнал некоторые гневные лица, которые запомнил с прошлого раза. Ядро протестующих врылось в землю надолго, они устроили небольшой передвижной лагерь из плакатов и стендов с надписями «Выбери жизнь».
«Все готовы рассказать нам, как жить», — подумал Марк. Он поднялся по белым ступням и зарегистрировался, используя pin-код, который ему дали.
Мужчина, его фамилия была Даттон, — сидел за столом возле компьютера в точности там же, где и в тот раз, когда Марк впервые пришел заполнить анкеты. Казалось, на нем надеты те же рубашка и галстук. Может быть, он даже не уходил домой. Марк усомнился в том, что он очень доволен своей работой.
— Мистер Кокс, вы немного опоздали, но и мы тоже запаздываем. Садитесь. Я знаю, что вы все подписали в прошлый раз, но вам надо подписать еще одну последнюю анкету, подтвердить, что вы не передумали. Это всего лишь предосторожность. Люди порой уходят.
— Конечно, — Марк почти не посмотрел на листок с анкетой, взял шариковую ручку и написал свою фамилию. Даттон проверил подпись.
— Хорошо. Теперь, пожалуйста, следуйте за мной, — он поднялся с места и повел Марка по коридору. Белые стены были увешаны старыми железнодорожными плакатами, видами какого-то невероятно живописного города — как с конфетной коробки. — Вы не ели?
— Я выпил только кофе.
