Именно так работать над ролью учил меня Владимир Иванович Москвин. Этого же требовал я от участников спектакля. А когда точно найденная мысль рождала эмоции, то не позволял им выплескиваться за пределы стилистики постановки. Моим сорежиссером вновь становился Жан Вилар, выступавший за аскетичную точность актерских выразительных средств. Мне кажется, что в «Тевье-молочнике» впервые была не просто провозглашена, а решена мной пластика телевизионного спектакля. И прежде всего при создании образа главного героя. Когда человек пишет письмо, он мысленно беседует с адресатом. Вот это «мысленно беседует» нам и надо было вывести на экран, естественно переключить сознание зрителей с письма на звучащий монолог, чего и добивались с помощью едва уловимых пластических моментов. Вот пишущий медленно поднимает голову, снимает очки, откладывает перо, глаза, сосредоточенные мгновение назад на бумаге, принимают иное выражение... И, конечно, совсем другой пластики требовала, скажем, финальная сцена, когда изгоняемый с родной земли Тевье, заслышав голос скрипки, пускается в пляс, вкладывая в движения всю гамму обуревающих его чувств и мыслей.
Михаил Александрович работал над ролью с присущей ему требовательностью к себе. Помню, что после всех репетиций, перед съемками он по собственной инициативе ночью сыграл мне всю свою роль от начала до конца. А когда, снимая четвертый монолог Тевье, мы, наконец, нашли ту самую доверительную интонацию, которую требует телеэкран от героя, Ульянов пошел на то, чтобы заново снять три уже готовые, но сделанные в ином ключе сцены. Именно в это время я понял, что Миша окончательно вжился в роль и, следуя заветам того же Москвина, решил ему не мешать. А он возмущался: «Почему ты перестал мне делать замечания?» Такая неуспокоенность большого актера не могла оставить равнодушной и молодежь. Одним из «общих правил игры» нашего спектакля было для каждого и построение перспективы роли. Я рассказывал молодым актерам о Хораве, и это не было брошено на ветер. Так все пять исполнительниц дочерей Тевье и Голды в основном справились с поставленной перед ними задачей и верно распределив силы раскрыли образы своих героинь.
Спектакль имел успех. Критика всячески хвалила нашу работу:
«Двухсерийный телеспектакль замыслен режиссером-постановщиком Сергеем Евлахишвили как очень простой, может быть, даже нарочито непретенциозный монолог. Только по тщательности, с которой выстроены кадры, по ритмической точности повествования можно заметить, каких усилий стоила постановка творческой группе. Но трудности – это в глубине. А на поверхности – легкость, естественность, непринужденность» (В. Надеин, «Известия»).
«А теперь о самом, может быть, замечательном художественном событии телевизионного июля – о Михаиле Ульянове в роли Тевье-молочника...» (Ю. Смелков, «Литературная газета»).
«...Ульянов, как говорили когда-то, купается в роли, которая льется у него, переливается, сверкает всеми красками жизни. Его героя «бросает в жар и холод, швыряет вверх и вниз» и уже совсем, кажется, пригнуло, прижало, а он, глядь, вновь распрямился, полон оптимизма, да еще и иронизирует над напастями, а заодно и над самим собой... И как бы правдиво и сценически остро ни исполнялись роли Г. Волчек, Б. Ивановым, Ю. Катиным-Ярцевым и другими актерами, все они, не теряя, впрочем, самостоятельности, как бы подыгрывают Тевье-Ульянову, как оркестр солирующему музыканту, который ведет тут партию «самого человеческого» (Г. Капралов, «Правда»).
«Ульянов и не старался играть именно еврейского мудреца, хотя, как всегда верный правде жизни, он сохранил и некоторую напевность речи, и особую музыкальную пластику, и изобильно суетливый жест, и вопросительное построение даже утверждающих фраз, и какое-то особое, южное, чуть нервное возбуждение, и легкую загораемость эмоций, и иронический склад мышления своего Тевье... Но, не упустив ничего из национального колорита, не забыв и традиционный маленький черный картузик, и поношенный, но опрятный, достойный лапсердак, Тевье-Ульянов не погряз в любовании этнографией, он поднялся и в этом образе до проблем вечных, интересующих во все века все человечество» (И. Вишневская, из книги «Артист Михаил Ульянов»).
