Надо сказать, что годы нашей учебы складывались как бы из двух течений. Одно было продиктовано временем, и я не хотел бы, чтобы представители новых поколений испытывали подобное. Второе же, по-моему, и составляет тот ранг вечных понятий, без которых нельзя воспитать подлинных актеров. Но сначала о том, что было продиктовано временем. А это прежде всего продуктовая карточка Р-4. По ней в столовой театра имени Е. Вахтангова мы могли получать обед: порцию отварной капусты с кусочком масла и немного каши. И, конечно же, театральное общежитие для иногородних студентов: небольшие двухэтажные коттеджи на Трифоновке с окнами, лишенными стекол и наскоро забитыми фанерой, с комнатами, где холода было больше, чем тепла. В каждой жило по три человека.
Я буду рассказывать о нашей тройке, но думаю, что подобным образом жили многие. А народ подобрался интереснейший. В первом корпусе поселился будущий известный кинодраматург Толя Гребнев, здесь же появился на свет его сын, также известный сегодня кинодраматург, взявший фамилию матери — Миндадзе. Моими же соседями стали Коля Тимофеев — он учился на потоке Алексеевой — и Миша Ульянов. Весь день мы обычно проводили в училище, а вечером, собравшись вместе, желали одному из нас доброй ночи. Одному — потому что двое других шли разгружать машины с хлебом. За эту работу мы получали два батона и пятьдесят рублей старыми деньгами. Один батон втроем съедали за завтраком, другой несли на Тишинский рынок, где без стеснения продавали по спекулятивной цене, чтобы по той же спекулятивной цене купить что-нибудь в добавление к Р-4.
Знала наша компания и праздники, когда из Сибири или из Грузии, одним словом из дома, приходила посылка. Все выставлялось на общий стол, все делилось по-братски. Но будней всегда больше, чем праздников. Вот почему мы частенько ездили в Химки разгружать баржи, а по вечерам играли в мимансе. Тут-то, пожалуй, и начиналась иная сторона нашей жизни. Так как, хотя мы и превращались в статистов ради денег, но играли на одной сцене вместе с Мансуровой, Толчановым, Балихиным... И это была прекрасная школа, которая продолжалась на занятиях в училище. По сути нам преподавали все актеры вахтанговского театра. Ну а о тех, кто вел постоянные занятия, надо сказать особо. Невозможно забыть их глаза, требовательные, все понимающие. Наши педагоги... Они не давали ни малейшей поблажки в деле профессионального мастерства. Ни внешне спокойный Шихматов, ни более горячая Львова, готовая, что называется, «три шкуры снять» за невыполненный этюд. Но они жили нами, знали о нас все, тонко направляя на путь истинный. Без сомнения, исповедуя принцип «не хлебом единым сыт человек», они, взвесив питательные возможности карточки Р-4, во время домашних репетиций (аудиторий часто не хватало) незаметно, не задевая нашей гордости, вдруг вспоминали о том, что пора выпить чай или поужинать. Отказаться от общего застолья было, естественно, невозможно, и за духовным разговором осуществлялось прямое подкармливание.
Очень большое значение в нашем училище, а возглавлял его тогда Борис Евгеньевич Захава, придавалось общеобразовательным предметам. Русскую и советскую литературу читал Павел Иванович Новицкий. Не знаю, правомерно ли такое сравнение, но творчество некоторых писателей или поэтов можно уподобить прекрасной, чистой, но какой-то одной ноте. У других можно найти сочетание двух или трех нот. И только очень немногим подвластна вся звуковая гамма. Вот на этих литературных китах и строил свой курс Новицкий, буквально открывая для многих из нас А. Блока, В. Маяковского, М. Горького. Таких поэтов, как С. Есенин, А. Ахматова он доверял нам осваивать самим, хотя на экзаменах спрашивал абсолютно все. А еще Павел Иванович организовал у нас своеобразное научное общество, где студенты выступали с глубокими, серьезными докладами, темы которых касались самых разных сторон культурной жизни России.
Зарубежную литературу, как впрочем во МХАТе и ГИТИСе, преподавал Александр Сергеевич Поль. И часто можно было видеть: по дороге от Щукинского училища к ГИТИСу студент на ходу сдавал ему экзамен. Александр Сергеевич многое мог простить, но только не незнание крупнейших художников Запада, таких как Данте, Рабле, Ибсен. Тому, кто начинал блудить в первом же круге «Божественной комедии», приходилось выдерживать все «девять кругов ада» прежде, чем экзамен был, наконец, принят. Безудержная неукротимость Поля выплескивалась наружу, и как-то вдруг становилась понятна вся символичность того, что дома Александр Сергеевич воспитывал львенка.
