Я ей: Ты замечательная, Холли. Я знаю, у тебя были возможности.
Но я же ими не воспользовалась! - говорит. - Я не могла пойти на сторону.
Холли, я тебя прошу, - говорю. - Хватит уже, солнышко. Давай не будем себя мучить. Что делать-то нам?
Слушай, - говорит. - Помнишь, в тот раз, когда мы ездили на ту старую ферму за Якимой, туда, за Террас-Хайтс? Просто катались? Ехали по такой проселочной дороге, и жара стояла, пыльно. Мы ехали-ехали и приехали к тому старому дому. И ты попросил воды, помнишь?
Те старики уже наверное померли, - говорит. - Рядышком лежат на каком-нибудь кладбище. Помнишь, они нас пригласили на пирог? А после водили, все показывали?
И там еще сзади была беседка? Сзади, под какими-то деревьями? Крыша у нее была такая острая, и краска облупилась, и трава по ступенькам проросла. И та тетка сказала, что много лет назад, в смысле, вообще давным-давно, приходили люди и по воскресеньям там играли музыку, а народ сидел, их слушал. Я думала, что и мы будем такие же, когда состаримся. Почтенные. С домом. И люди к нам будут приезжать.
Я поначалу не могу ничего сказать.
Потом говорю: Холли, все вот эти дела, мы о них тоже будем вспоминать. Будем говорить: "Помнишь мотель, всю эту фигню в бассейне?" - говорю. Ты понимаешь, что я хочу сказать, Холли?
Но Холли только сидит на кровати со стаканом в руке.
Ясно, что она не понимает.
Я бреду к окошку, выглядываю из-за занавески. Внизу что-то говорят, тарабанят в дверь конторы. Я не двигаюсь. Молюсь, чтобы Холли подала какой-нибудь знак.
Молюсь, чтобы Холли помогла мне.
Слышу, как заводится машина. За ней вторая. Скользят фарами по зданию и одна за другой выезжают на дорогу, в поток.
Дуэйн, - говорит Холли.
И она, как всегда, права.
