Прямо под нашими ногами располагалось нечто грандиозное.
Завтра, на рассвете, собирали всю нашу группу, чтобы одолеть последнюю преграду и разделить честь открытия на всех — вне зависимости от того, что будет найдено.
Но я успел понять натуру Эми Гитерман: она оказалась такой же отчаянной, как и я, и тоже сломя голову мчалась к самоубийству, так что в минуту сумасбродства — в ту самую минуту, когда нам не удалось совладать с собой — мы тайком выбрались из лагеря и опустились на дно скважины с нейлоновой верёвкой и крючьями, с мощными электрическими фонарями и портативными записывающими приборами, с совком и кисточкой, с фотокамерами и соединительными карабинами. С киркой и лопатой, наконец. Нет, я не пытаюсь оправдаться. Мы были молоды и бесшабашны, мы были без ума друг от друга и вели себя как непослушные дети. То, что случилось, не должно было произойти.
Мы пробили последний слой аллювиальных отложений и смели обломки в сторону. Теперь у нас под ногами была плоская крыша из хорошо подогнанных каменных плит — то ли базальтовых, то ли мраморных, сразу не поймёшь. Но определённо не гранитных, уж в этом-то я был уверен. Проглядывались стыки. Я принялся выковыривать киркой раскрошившийся от древности строительный раствор. Получалось намного легче и быстрее, чем можно было предполагать, ведь я привык выкапывать кости, а не возиться с постройками. Мне удалось вбить деревянные клинья в один из стыков и пройтись по всему периметру большого камня, выламывая его из кладки. Затем я втиснул клюв кирки в образовавшуюся щель и начал этим рычагом вытаскивать камень, постепенно продвигая клинья всё глубже, чтобы массивный блок не сполз обратно. И хотя толщина блока была сантиметров шестьдесят или семьдесят, мы всё-таки ухитрились его приподнять и наклонить к вырытому нами углублению. Уперевшись спинами в противоположную сторону камня, мы силой своих молодых ног сумели его качнуть, выталкивая из состояния равновесия, и он с грохотом отвалился.
Из возникшей дыры хлынул сильный ветер. Мы собственными глазами видели, как он тёмным вихрем рвётся из отверстия. От испуга и неожиданности Эми Гитерман вскрикнула. Я тоже. Потом она сказала:
— Наверняка потребовалось немало древесного угля, чтобы установить здесь эти известняковые плиты.
Так я узнал, что плиты были и не базальтовые, и не мраморные.
Мы рисовались друг перед другом, сидя на краю и болтая ногами в пустоте. Наклонялись вперёд и ловили ветер. Он был приятный. Никогда прежде я не чувствовал подобного запаха. В нём определённо не было затхлости. Несвежести. Приятный, как умытое лицо, приятный, как охлаждённые фрукты. Мы зажгли факелы и направили свет вниз.
Там обнаружилось большое помещение. Оно ничуть не напоминало камеру пирамиды или мавзолея, поскольку представляло собой необозримый зал, наполненный колоссальными статуями фараонов, богов с головами животных, а также изваяниями существ, облик которых не был ни человеческим, ни звериным... и прочими исполинскими скульптурами. Их размеры превышали натуральные величины, наверное, раз в сто.
Оказалось, что прямо под нами — величавая голова давно забытого правителя с немесом на голове и с традиционной царской бородой. Каменные осколки, упавшие во время нашего вторжения, иссекли сияющее жёлтое покрытие статуи, обнажив тёмное вещество.
— Диорит, — сказала Эми Гитерман. — Покрытый золотом. Чистым золотом. Лазурит, бирюза, гранаты, рубины — на этот головной убор пошли тысячи драгоценных камней, и у всех тщательная огранка... видишь?
Но я уже спускался. Перебросив альпинистскую верёвку через вытащенный нами каменный блок, я скользнул вниз и пристроился на первый же подходящий выступ — на свободное место между руками фараона, которые покоились на золотых коленях. Было слышно, как Эми Гитерман пробирается следом.
И снова взвился ветер — резкий, визжащий где-то наверху и совсем рядом, подобный муссону, — он вырвал у меня из рук верёвку, задул факел, повалил на спину. Что-то острое вцепилось сзади в рубашку, и я рванулся вперёд, падая на живот и ощущая голой спиной холод ветра. И всё погрузилось во тьму.
