Как только посторонние люди покинули зал заседаний, а двери заперли на тяжелые засовы, зажглись все светильники, и члены Собрания, устроившись в креслах поудобнее, сбросили капюшоны. Их лица несли печать богатейшего жизненного опыта, а оттого были суровы, — но все же оставались лицами обыкновенных людей…
Дон Мигель слегка расслабился.
Принц нашарил трубку в кисете на поясе, набил крупно нарезанным табаком и, разжигая, промямлил через мундштук:
— Ну-с, Наварро, мой мальчик, я не жду от вас признания, что вы своими опрометчивыми поступками заперли лису в курятнике!
Красный Медведь, тряхнув гладкими черными косами, хмыкнул. Наверное, намекал, что это еще мягко сказано.
Падре Рамон провел костлявой ладонью по лысой голове, наверняка, это оставшаяся с юности привычка приглаживать волосы. Его лицо с крупным носом и умными маленькими глазами было покрыто сетью морщин. Взглянув на принца, он спокойно сказал:
— Сударь, возможно, лиса была неизбежна.
— У меня еще хватает ума, чтобы не спорить с членом вашего ордена, падре! — пожал плечами принц и пыхнул трубкой. — Но таково мое мнение — Наварро доставил нам массу ненужных хлопот.
Иезуит был непреклонен:
— И снова не могу согласиться с вами, сударь. По-моему, он действовал вполне разумно, если не считать приказа взять под стражу маркизу. — Он повернулся к Мигелю. — Сколько вам лет, сын мой?
— Э-э… почти тридцать, падре.
— Пора бы уже получше разбираться в людях. Ведь достаточно пятиминутного разговора с маркизой, чтобы понять: она ни за что на свете не стала бы в Службе Времени наводить справки о маске. Маркиза слишком боится ее потерять — как ребенок новую игрушку.
Дон Мигелю было неприятно сознавать, что алчной стареющей красавице как бы и позволительно нарушить закон Службы. Он был счастлив тем, что упрек иезуита оказался таким мягким, и попридержал язык.
— Для меня остается загадкой, — продолжал падре Рамон, — история, которую рассказал торговец. Мне кажется… Я читал в показаниях нашего брата Наварро, данных под присягой, о досаде на маркизу, которая демонстрировала его своим гостям, словно дрессированного медведя. Это сравнение очень точное, потому что нашей Службе — полагаю, что вам-то не нужны примеры, — действительно угрожает опасность превратиться в пошлых актеров для жаждущей сенсации публики.
В голове дона Мигеля сошлись два факта, словно искра и порох. Он, как подброшенный, взлетел над стулом и подался вперед.
— Значит, это правда! — выпалил он.
И вновь встретил удивленные взгляды Генеральных сотрудников. Казалось, только падре Рамон понял вспышку его эмоций. Он спросил:
— Вы слышали о позорном для Службы Времени деле?
— Я… я знаю только то, что сказала маркиза: дескать, в ознаменование четырехсотлетия избраны персоны, которых допустят поглазеть на победу Армады.
— Ха! — воскликнул Красный Медведь. — Если бы это было все. Кабы этим все и кончилось!
— Так, значит, это правда? — напирал дон Мигель. — Разве можно позволить, чтобы случилось такое?
Принц покашлял.
— Падре Рамон, я, как всегда, доверяю вашему благоразумию… Но действительно ли это мудро?…
— Что именно? Ознакомить нашего брата с фактами? Полагаю, что да. В скандале, которым мы сейчас занимаемся, он продемонстрировал незаурядное мужество… Не каждый сотрудник решился бы на арест могущественной знатной дамы. К сожалению, далеко не каждый! — иезуит снова повернулся к дону Мигелю. — Вы спрашиваете, как можно было позволить, чтобы такое случилось. Естественно, что это непозволительно и строго запрещено. Но некоторые сотрудники обнаружили способы обойти запреты и избегнуть наказания… Обещаю, как только они будут разоблачены, то сохранят свои привилегии не дольше, чем свободу! Вы, конечно, знакомы с нормальной работой хроноаппаратуры, но вряд ли слыхали об эффектах увеличения пространственного вектора двигательного поля.
Дон Мигель наморщил лоб, слушая эту абракадабру.
— Падре, я знаю только, что правильный выбор факторов позволяет притягивать в хронополе удаленные от аппарата объекты или наоборот оставлять их в некотором отдалении… Уф! — невольно выдохнул он, сумевши выговорить такое и не сбиться.
