Эллиот несколько секунд взирал на нее, затем пересел к ней. Либерти мгновенно вся напряглась, однако не отодвинулась.
— Мне гораздо более грустно за вас, чем вы можете себе представить.
— Вы говорите так, что я готова поверить в вашу искренность. — Либерти никак не ожидала от него такого откровенного признания и изумленно заглянула ему в глаза.
— Несмотря на то, что вы могли обо мне подумать, я тем не менее способен на сострадание. Более того, я сожалею, что не дал вам возможности убедиться в этом.
— Нет, — возразила Либерти и для храбрости набрала полную грудь воздуха, — это мне должно быть стыдно. Ведь я приняла решение. Просто мне немного не по себе, и я прошу извинить меня.
— Вам в очередной раз угрожали?
— Нет. Сегодня я весь день провела одна. Чему я, честно говоря, несказанно рада.
— Если та сцена, которой я стал свидетелем в вашей гостиной, лишь одна из тех, что постоянно имели место с момента кончины Ховарда, что ж, в таком случае мне понятны ваши чувства.
— Неужели? — Либерти от изумления распахнула глаза. Эллиот не устоял перед искушением взять ее нежную руку в свою.
— Разумеется. Людям не пристало сносить оскорбления.
И вновь в ее глазах мелькнуло изумление, а на губах заиграла легкая улыбка.
— Позвольте спросить вас, Дэрвуд, откуда вам это известно? Осмелюсь заметить, что во всем Лондоне не найдется ни единого человека, который бы рискнул навлечь на себя ваш гнев.
— Вы так считаете?
— Все трепещут при упоминании вашего имени, и вам это, кстати, нравится. И не вздумайте отрицать.
Почему-то ее слова встревожили Дэрвуда. И хотя он давно уже привык презирать чужое мнение, ему почему-то хотелось, чтобы Либерти поняла, пусть и не до конца, что стоит за его вспышками гнева.
— Так было не всегда, — негромко констатировал он. — Людей формирует их жизненный опыт. В этом отношении я такой, как все.
— Не означает ли это, что ничто человеческое вам не чуждо? Просто вы научились скрывать свои недостатки и слабости лучше, чем окружающие вас люди.
Дэрвуд задумчиво провел по ее руке большим пальцем.
— Должен признаться, последние несколько дней я был ужасно занят. В мои планы не входило обсуждать с вами мои поступки, однако, прежде чем мы с вами произнесем обет верности друг другу, пожалуй, лучше это сделать.
— То есть вы намерены отчитать меня?
— Отнюдь.
— То есть вы не намерены заявить, что мне давно пора знать, что не женское это дело — взвалить на себя ответственность за состояние оставленных Ховардом предприятий? Что мне ни в коем случае не следовало проникать в дом к Брэкстону? Откройтесь, как долго вы еще злились на меня после того, как мы расстались?
— Всю ночь.
— И до сих сердитесь?
— Нет.
— Это почему же?
— Потому что начиная с сегодняшнего вечера вы наконец постоянно будете в поле моего зрения. Так что на повторение вчерашних ночных приключений даже не надейтесь.
— Должна ли я понимать, что это самый больной для вас вопрос? Или вы рассчитываете в конце концов убедить меня в том, что я должна сложить с себя это бремя, перепоручив его кому-то другому, кто располагает большими знаниями и опытом?
— Я не могу представить никого, кто справится с этой задачей лучше вас. А если и найдется кто-то, кто располагает большими знаниями и опытом, то только потому, что высшее общество еще не готово признать, что вы умнее большинства мужчин, с которыми вам доводилось иметь дело.
Либерти тоже была не готова услышать из уст Дэрвуда подобные речи и потому смотрела на него в полном замешательстве.
— И я еще имела наглость обвинять вас в примитивном мышлении! Господи, я даже понятия не имела, Дэрвуд, что вы разделяете прогрессивные идеи!
— Знаете, до сего момента и я тоже. Либерти рассмеялась его признанию:
— Вы поразили меня, милорд!
— Что ж, смею думать, так оно и есть. Более того, в мои намерения входит и далее это делать, причем регулярно.
Если Либерти и уловила в его словах скрытый смысл, то сделала вид, что не поняла.
— Если я соглашусь с тем, что да, я вас до сих пор недооценивала, — она наклонилась к нему и понизила голос едва ли не до шепота, — вы прекратите смотреть на меня так, как сейчас?
