— Гады! — выкрикнул я. — А корпоративная солидарность?! А чувство локтя!
Меня наконец заметили. Франциск внезапно прорезавшимся густым басом проговорил:
— Чувство локтя? — и забормотал какую-то белиберду: — Чувство локтя… чувство локтя… локоть чувствует… локоть чувствуешь?..
Поняв, что издевательство продолжается, я примерился уже врезать копытом паскудному Франциску в морду, но тот вдруг исчез… И исчез как-то странно — не весь сразу, целиком, а по частям, словно растворился: сначала дурацкие усики, потом идиотская бородка, потом рожки… Вместо поганой бесовской физиономии, постепенно утратившей всякие черты и ставшей бесплотной, как рисунок мокрым пальцем на клеенке, проступило вполне человеческое лицо. Округлые щеки, здоровенный лоб; широкий и крепкий, как яблоко, нос… Курчавые темно-русые волосы, в которых ни намека на рожки…
Да это же Гаврила?!
— Ты как здесь оказался? — спросил я. — Договор ведь не был выполнен, да и до естественной кончины тебе еще далековато…
Слова, срывавшиеся с моего языка, за пределами ротовой полости гасли, словно слабенькие огоньки.
* * *
— Чувство… — продолжал по инерции бормотать я. — Локтя… чувство…
— Что он говорит? — грянул надо мной чей-то оглушительный голос.
— Говорит — локоть уже чувствует… — Этот голос я узнал: Гаврила.
Где же я всё-таки? На каком свете?
— Так, отлично! — прогрохотало снова. — Растирай его получше! Скоро все чувства вернутся… И как же всё получилось-то так?..
Чувства и правда возвращались. Но не могу сказать, что я был очень рад этому. Уж лучше вовсе ничего не чувствовать, чем ощущать такую жуткую боль во всем теле! Копыта просто горели огнем — будто кто-то закачал в них пузырящуюся вулканическую лаву… Ноги свело судорогой; руки крючило, словно сучья в костре, под ногтями чесалось; нос почему-то постоянно подергивало, точно я хотел чихнуть и никак не мог на это решиться… поистине невыносимое ощущение!
Я попытался открыть глаза, и это у меня получилось.
Синее небо где-то далеко-далеко наверху… Чуть слышно трепетала листва на ветвях… А потом на меня упала огромная тень, и ничего больше я не видел.
* * *
Впрочем, испугаться не успел. Узнал Гаврилу — это его круглая физиономия закрыла от меня небо.
— Очнулся, — констатировал Гаврила. — А мы-то немного того…
— Перебздели! — веско сформулировал Филимон.
Перевел взгляд на его закопченную рожу и спросил:
— Где я?
— Где-где… — проворчал бес, становясь мрачным. — Там же, где и был. Колдовство не сработало…
Известие это ошеломило меня настолько, что я нашел в себе силы приподняться. Оказалось — лежу всё на той же полянке, откуда меня пытались отправить в контору, в двух шагах от еще дымящегося кострища.
— Как это не сработало?
— Настройки сбились, — пояснил Филимон. — Только не спрашивай меня почему. Сам не могу разобраться… Понимаешь, что это значит?
Я понимал… Если сбились настройки процесса транспортировки бесов в контору и обратно, значит, произошло нечто глобальное… Что-то ужасное… Сверхъестественное… Значит, нарушился сам принцип работы нашей конторы, а принцип этот, как известно, нерушим в веках!.. Ну представьте: просыпаетесь вы поутру, идете умываться, а вода, вместо того чтобы течь из крана вниз, как ей полагается, бурным потоком поднимается к потолку… Высовываетесь вы из окошка и видите красное в синий горошек небо…
— Не может быть! — сказал я. Филимон пожал плечами.
«Как же контора? — подумал я. — Почему нам не сообщили? Что случилось?!»
Помолчав, Филимон проговорил то, о чем я даже и думать боялся:
— А может, никакой конторы больше и нет? — Я вскочил на ноги… и сел.
— Не может быть… — повторил я шепотом. — А мы как же?.. Постой, я ведь видел Франциска и остальных, которые как ни в чем не бывало…
— Это какой Франциск? — нахмурился Филимон. — Тот самый, что у бабки Заманихи не так давно квартировал?
— Ага. И произвел на нее неизгладимое впечатление.
— Не мог ты Франциска видеть, — заявил Филимон. — Его, я слышал, в отставку отправили посмертно, потому что он, пьяный, в чан со святой водой упал… При исполнении служебных обязанностей.
— Галлюцинация?
— Точно. Это бывает.
