И я правда смог.
Ну, не сразу, конечно. Сначала меня в современный зал посадили, где еще можно кое-как дышать, потому что там одни абстракции да инсталляции. Но уже через месяц в русский авангард перевели. А это, знаешь, совсем не шутки. Там такие красные кони по синим холмам носятся, что можно разом копыта отбросить. Очень тяжело поначалу пришлось. Однако ничего, сжал зубы, высидел. А теперь, видишь, выставка приехала, из частных коллекций, так мне самого Винсента доверили. Единственную картину! В общем, поправляюсь я, Борька, не по дням, а по часам. Александр Сергеич говорит: еще пара месяцев – и посадим мы тебя, Валентин, в русский реализм. Александр Сергеич – это начальник мой. У Гали с ним соглашение: если я сумею высидеть полный рабочий день в зале Шишкина Иван Иваныча, то курс моего лечения будет считаться законченным. Ну вот мы и пришли!
* * *
Беду так увлек рассказ Вали, что он уже не замечал ни Дворцовой площади, ни Большой Морской и даже забыл о ноющей боли, с самого утра сверлившей правый висок. Поэтому последние слова застигли его врасплох. Он вздрогнул и огляделся. Друзья стояли перед тяжелой и высокой дверью парадного входа в старинном петербургском доме на углу Гороховой и Мойки. Поднялись по широкой выщербленной лестнице на третий этаж. Валя позвонил.
Открыла маленькая девушка. Внешность Гали в первый момент не произвела на Беду никакого впечатления – восторженное токование влюбленного супруга готовило его к большему. Серьезное лицо, взгляд, как будто устремленный внутрь себя, небольшой рост, волосы, стянутые в хвост на затылке, – вот и все, что он заметил в темной прихожей.
Они прошли в комнату и сели за круглый стол, на котором были в беспорядке разбросаны книги. Мухин заметил светлые прямоугольники на обоях: видимо, тут еще недавно висели картины.
Галя присела напротив гостя и, поглядев на него с улыбкой, спросила:
– Чаю хотите? С медом?
Что-то очень знакомое было во всем ее облике. Беда наморщил лоб, вспоминая, где он уже видел эти внимательные черные глаза, эту изящную руку – и его прошиб холодный пот.
Перед ним сидела арлезианка с картины Ван Гога. То же лицо, только значительно моложе.
– Хочу, – ответил он. – Очень.
Глава 6
Высокоурожайное культурное пастбище
По утрам Кондрат всегда чертом вскакивал с кровати и, не теряя ни секунды, вприпрыжку несся в ванную. Однако сегодня, едва разлепив глаза, он тут же плотно их сомкнул и некоторое время лежал неподвижно, пытаясь понять, чем он так злоупотребил накануне? Ничего не вспомнив, снова разлепил один глаз. Наваждение не исчезло: сверху, прямо с облаков, весело поглядывали колхозницы со снопами ржи и подозрительные палеоазиатские охотники с пушным товаром.
Мобилизовав усилием воли мыслительные способности, Кондрат наконец осознал, где находится. Вчера друг Андрюша после совместного возлияния отвез нового арт-директора на так называемую Правительственную дачу, бывшую загородную резиденцию Прыжовского обкома КПСС, превращенную в вип-отель для личных гостей губернатора. Особняк стоял на горе, возвышавшейся над Прыжовском и носившей, явно в подражание столице, название Николиной.
Осознав свои координаты в мире, Кондрат улыбнулся колхозницам, погрозил пальцем оленеводам и спустил ноги на пол – однако тут же с воплем убрал их обратно. Куратор был человек совсем не робкий, но при виде оскаленных клыков белого медведя заорал бы спросонья и храбрейший из старателей Аляски. Окончательно продрав глаза, Синькин разглядел наконец, что на полу лежит всего лишь шкура – совершенно не опасная, хотя и очень внушительная. На стуле возле кровати раскинулось одеяние золотоискателя, рядом с ложем стояли вычищенные ковбойские сапоги. Облачившись, арт-директор вышел на балкон осмотреться.
С Николиной горы открывался великолепный вид на город, и к тому же местная власть позаботилась о дополнительном удобстве: к перилам балкона была прикреплена зрительная труба, как на видовых площадках в Европе, но только без прорези для монетки – смотри не хочу. Синькин снял очки, подкрутил колесико и принялся не спеша озирать свои новые владения.
