– Войди, Доброжизнь, – сказала машина. – Посмотри на них вблизи.
Доброжизнь не то кашлянул, не то пробормотал что-то – наподобие заглохшего сервомотора. Он испытывал незнакомое чувство, похожее одновременно на голод и страх наказания. Сейчас он увидит зложизнь в реальности. Он сознавал причины неприятного чувства, но это не помогало. Стараясь подавить колебания, он стоял перед дверью. Он был в защитном костюме: так приказала машина. Костюм защитит, если зложизнь вдруг попытается причинить ему вред.
– Войди, – повторила машина.
– Может, не стоит? – жалким тоном попросил Доброжизнь, не забывая громко и четко произносить слова: его наказывали не так часто, если он старался говорить внятно.
– Накажу, – пригрозил голос машины. – Накажу.
Если слово повторялось дважды, наказание было близко. Почти испытывая ужасную боль-не-оставляющую-ран, пронизывающую до костей, он поспешил открыть дверь.
Он лежал на полу, в крови, сильно поврежденный, в непонятной рваной одежде. И при этом он продолжал стоять в дверях. Его форма лежала на полу, такая же человекоформа, которую он знал, но полностью со стороны никогда не видел. Он теперь был в двух местах сразу. Там и здесь, он и не он...
Доброжизнь прислонился к двери. Он хотел укусить себя за руку, но вспомнил о защитном костюме. Тогда он принялся изо всех сил стучать ладонью о ладонь, пока боль не привела его в чувство и не стала якорем для ориентации.
Ужас постепенно прошел. Понемногу он понял и объяснил ситуацию самому себе: я стою возле двери, а на полу – другая жизнь. Другое тело, похожее на мое, пораженное чумой жизни. Только та жизнь намного хуже, чем я. Там, на полу, – зложизнь.
Мария Хуарес молилась долго и горячо, крепко зажмурив глаза. Холодные, бездушные манипуляторы поднимали и передвигали ее с места на место. Появились гравитация и воздух для дыхания. С нее осторожно сняли скафандр. Потом манипуляторы попытались снять комбинезон, и она начала сопротивляться. Она была в комнате с низким потолком, со всех сторон – машины. Когда она начала сопротивляться, манипуляторы робота перестали ее раздевать и приковали к стене за лодыжку. Потом робот-манипулятор укатил прочь. Умирающий офицер валялся на полу в другом конце комнаты, словно бесполезная вещь.
Хемпфил, у него были холодные мертвые глаза, он хотел взорвать бомбу... Ничего не вышло. Теперь берсеркер не даст ей умереть быстро и легко...
Услышав стук двери, она снова открыла глаза. Ничего не соображая, Мария смотрела на молодого бородатого мужчину в древнем скафандре. Сначала он почему-то принялся корчиться у двери, потом уставился на офицера. Его пальцы двигались точно и быстро, когда он снимал шлем, но снятый шлем открыл косматую голову и безвольное бледное лицо идиота.
Человек поставил шлем на пол, почесал лохматую макушку, не спуская глаз с офицера. На Марию он даже не взглянул. Мария же смотрела только на него. Она еще никогда не видела у человека такого пустого лица. Так вот что берсеркер делает с пленными!
И все же... На родной планете Мария видела людей, прошедших процедуру полной очистки сознания, – это были преступники – и теперь она чувствовала, что этот человек чем-то от них отличался. Он был чем-то большим... или меньшим.
Бородач присел возле умирающего, протянул к нему руку. Офицер слабо шевельнулся, открыл глаза. Пол под ним был мокрым от крови.
Бородач поднял руку офицера, несколько раз согнул вперед-назад, наблюдая за работой сустава. Офицер застонал, начал слабо сопротивляться, выдергивая руку. Бородач вдруг сжал горло умирающего стальной перчаткой, Мария не могла шевельнуться, отвести глаз. Комната вдруг начала вращаться, все быстрее и быстрее, а в центре – бронированная перчатка, сжимающая горло умирающего человека.
Бородач отпустил горло офицера, выпрямился, глядя на тело у ног.
– Выключился, – вдруг отчетливо произнес он.
Наверное, она шевельнулась. Это или нечто другое заставило человека повернуться в ее сторону. Взгляд его был быстрым, настороженным, но лицо – маской слабоумного лунатика. Мышцы висели под кожей, как тряпки. Он пошел к ней.
