– До собрания – нет.
– Кстати, тебя Нелка искала, – вспомнил Арнольд.
– Я ее уже видел, – ответил Серега, трогая распухшее ухо и мрачнея лицом.
Серега, не получив водки, расстроился и полез в нервную полемику.
– А чем может похвастаться ваше поколение? Что вы принесли из своего советского прошлого? Культуру кабака и блатные песни зоны? Чем вы можете гордиться? У меня, как только услышу песню Пугачевой или Киркорова, сразу выделяется желудочный сок, а руки механически ищут вилку и стакан.
– Самое интересное, – что ты прав, Серега. Я тебе так отвечу, – сказал Арнольд, – советский ресторан – это было единственное место, где можно было потратить деньги хоть на что-то. В стране без блата практически ничего нельзя было купить. Дефицитом было все – одежда, обувь, ковры, холодильники, телевизоры, жратва, автомобили. Да что там автомобили, апельсины продавались только в столицах союзных республик.
– А бананы? – дальше издевался Серега.
– А бананы редко даже в Москве бывали. И только там можно было урвать хороший чай и кофе. Так что, Сергуня, напрасно ты скалишь зубы. Процветали те жанры, которые максимально сблизились с зоной и рестораном и на которые цензоры не могли набросить хомут. Через зону за семьдесят лет прошли десятки миллионов, а в ресторан ходили почти все. Ты думал когда-нибудь, почему Beatles не появились в Житомире, например? Чем Житомир хуже Ливерпуля или Лондона?
Арнольд пробурчал: «Потому что метро в Лондоне было построено, когда у нас отменили рабство».
– У них там, за бугром, произошел колоссальный взрыв массового сознания, выразившийся в бурном развитии рок-музыки, литературы, кино, изобразительного искусства. Появилась плеяда новых культовых имен. Это была реакция послевоенного поколения на прошедшую страшную войну, на количество жертв и разрушений, на смену носителей информации, началась эра телевидения, а мы были изолированы от этих процессов железным занавесом. Прибавь к этому идеологическую зашоренность и получится, что историю, историю культуры, литературу, искусство мы изучали вырванными из контекста, т. е. все, что хоть как-то бросало тень на марксизм-ленинизм, было запрещено. В стране был разрешен только социалистический реализм. Никакого Генри Мура, Энди Ворхала, никакого Стенли Кубрика, никакого Альфреда Хичкока, никакого Джимми Хендрикса.
– Ну, а что же было? – вежливо спросил Серега.
– Мало, но было, – подтвердил Арнольд Израилевич, – ансамбль Вирского, например.
– Не густо, – констатировал Серега, – а пивка хоть дадите, а то мне грустно стало.
– Подожди, – ответил Опанас и вышел в туалет.
В очередной раз раздался стук в двери.
– Come in, – пропел Арнольд Израилевич.
В помещение уверенной походкой вошла красавица.
– Маричка, – ласково заблеял Арнольд Израилевич.
Серега поздоровался с вошедшей, поднялся и направился к выходу. Он понял – теперь с пивом точно ничего не получится.
– Я по делу, – присаживаясь, начала Маричка.
Она достала какие-то бумажки. Возвратился Опанас Охримович. Его реакция была такой же, как у Арнольда – он растаял. Маричка знала – ее тут любят. И вела себя непринужденно и раскованно.
– Мальчики, что это у вас так воняет? Вы что, не моетесь?
– Это мы раков ели, – глупо улыбаясь, объяснил Опанас.
– Я сейчас уберу, – подхватил урну с раковыми останками Арнольд.
Чувствовалось, Маричка действовала на друзей магически. Она заметила, наконец, скорчившегося в позе эмбриона Свенсена.
– А это что за луговая собачка? Вы, что стали водить к себе алкоголиков?
– Он не алкоголик, он швед.
– Швед? Это те, что к вам приехали? – заинтересовалась Маричка, – а где остальные?
– Их поглотили Бермуды, – ответил Опанас.
Маричка, никогда не видевшая шведов, подошла поближе, желая лучше рассмотреть викинга. Свенсен страстно замычал и стал метаться по дивану. По всей вероятности, ему снился половой акт. Маричка, разочарованная, возвратилась к столу.
– Я к вам по делу, – сказала Маричка. – Вот списки, квитанции, протоколы, всё, что вы просили.
Опанас и Арнольд занялись изучением документов. После небольшой паузы Опанас обратился к Арнольду:
– Посмотри, чья это подпись на заявлении?
