И вот, заручившись теплой рекомендацией виконта де Ларошфуко, он явился к Крейцеру.
«К тому же, – рассказывал он, – Лесюэр горячо поддержал меня перед своим собратом. Одним словом, были основания надеяться. Но долго питать иллюзии мне не пришлось. Крейцер, этот великий артист, автор «Смерти Авеля» – прекрасного произведения, по поводу которого я, охваченный энтузиазмом, сочинил ему несколькими месяцами ранее подлинный дифирамб, – тот Крейцер, что казался мне добрым и радушным, как мой учитель, – потому что я им восхищался, принял меня самым пренебрежительным и самым невежливым образом. Он едва ответил на мой поклон и, не глядя на меня, бросил через плечо такие слова: «Мой дорогой друг (он не был со мной знаком), мы не можем исполнять в духовных концертах новые сочинения. У нас нет времени их разучиватъ. И Лесюэру это хорошо известно». Я ушел с тяжелым сердцем. В следующее воскресенье между Лесюэром и Крейцером произошло объяснение в Королевской капелле, где последний был простым скрипачом. В конце концов, выведенный моим учителем из терпения, он ответил, не скрывая досады: «Да на кой черт? Что с нами будет, если мы станем так помогать молодым людям?..» По крайней мере ему нельзя было отказать в искренности».
Снова неудача!
– Подумаешь! – говорит Гектор, пожимая плечами.
Посетуем на сухость некоторых талантов. Нам было бы приятнее всегда видеть гения в сияющем ореоле сердечности.
Судьба не поскупилась, расточая Крейцеру свои щедроты21. И высшие почести и головокружительные триумфы – все познал Крейцер. По виртуозности его ставили наравне с великим Байо, чей волшебный смычок умел заворожить публику. Он сопровождал Бернадота, которого фантазия «Маленького Капрала», прежде чем усадить на шведский трон, сделала французским послом в Австрии.
В Вене он сблизился с Бетховеном, отгранившим для него чудесный алмаз – «Крейцерову сонату», которая обессмертила его имя, создав ему ореол гораздо более яркий, чем сам его талант. Но надменный скрипач-композитор никогда и не подумал выразить хотя бы малейшую признательность этому титану музыки. Как и Керубини, которому, впрочем, Бетховен написал самое хвалебное, самое пылкое, самое трогательное письмо:
«Я ценю ваши произведения превыше всех прочих театральных произведений. Я прихожу в восторг всякий раз, когда слышу ваше новое произведение, и мой интерес к ним выше, чем к моим собственным; короче говоря, я вас уважаю и люблю».
Керубини, в ту пору директор Консерватории, был законодателем французской музыки.
Разве могли эти двое, эти могущественные вельможи, окруженные почетом и славой, снизойти до обездоленного старца, страдающего, презираемого, погрязшего в нищете?
Разумеется, нет!
Для счастливых эгоистов несчастье другого, когда о нем говорят, – всего лишь досадная назойливость. Обидно, что эти ревностные жрецы музыкального искусства не ведают, а то и презирают высшее искусство забывать о своем высоком положении, искусство приходить на помощь в стихийном порыве, не унижая другого, искусство черпать собственное счастье в счастье другого.
Гении, вознесенные на пьедестал, снизойдите к вашим братьям – гениям, обойденным судьбой!
Иные, единожды потерпев неудачу, отказываются от своих намерений. Другие восстают против капитуляции; лучше оценив препятствие после столкновения с ним, всеми силами, всем отчаянным напряжением воли они стараются его преодолеть. Гектор среди последних. Поражение в предыдущем конкурсе на Римскую премию не поколебало твердости его духа. Одушевленный уверенностью в своем триумфе, он упорно желал вновь помериться с конкурентами силами в суровых испытаниях славного состязания.
Была и одна трудность. Чтобы сосредоточиться, а главное – воспрепятствовать всякому вмешательству извне, полагалось прожить целых десять дней в полном заточении. И государство требовало денежного взноса, компенсирующего затраты.
– Я твердо решил участвовать, маэстро, – дерзнул обратиться к своему учителю Гектор. – Но, увы… Неужто моему порыву суждено разбиться о какие-то деньги?
Лесюэр, предчувствуя длинную, уже много раз слышанную торжественную тираду о порабощении разума мерзким, презренным золотом, решительно оборвал его:
