— Мы полицейские, Вацлав, а полицейских не должны связывать соображения о справедливости. Хватит уже того, что нам приходится считаться с законом.
Вацлав кивнул, но не улыбнулся. Потом сказал:
— Но, как граждане, мы должны уделять внимание таким вещам. Неравенство, с точки зрения государства, является самым страшным грехом капитализма, который приведет его к неминуемому краху.
— Грехом? — переспросил Сток. Бледный Вацлав чем-то похож на молодого священника, подумал он.
Вацлав продолжил, несмотря на смущение:
— Наша социалистическая республика, как раз и сильна гуманностью, братством, справедливостью и всеобщим благоденствием. На Западе однобокая постыдная коммерциализация неизбежно приводит к милитаризму, при котором правда и справедливость становятся жертвой коррупции.
Он очень похож на мою молодежь, думал Сток, на все имеет ответы. Сток пододвинул ноги к горячему фарфору печи и стал наблюдать за паром, поднимавшимся от сырых носков.
— Не верить в справедливость из-за коррупции — это все равно что не верить в брак из-за супружеской неверности, — сказал Сток. — Система работает так, как позволяют управляющие ею люди. Даже фашизм был бы приемлем, если бы при нем правили ангелы. Марксизм считает, что страны управляются людьми — подкупленными людьми.
— Вы что, проверяете меня? — спросил Вацлав.
— Да пусть отсохнет моя правая рука, — загремел Сток, — если я забуду о твоем гостеприимстве.
Вацлав кивнул. Потом спросил официальным тоном:
— Товарищ полковник, в чем была цель сегодняшней встречи?
— Цели не было, — ответил Сток, не раздумывая. — Надо было просто показать им, что мы с них глаз не спускаем.
— Вы их не собирались арестовывать.
Он серый заурядный человек, этот чех. Он будет следить за подозреваемыми, призвав на помощь танковую дивизию, а потом еще станет удивляться, что подозреваемый скрылся.
— Он же не рыночный спекулянт, — сказал Сток. — Он служащий британского правительства. Это очень деликатное дело. Как операция на мозге Молоток и долото хороши только для того, чтобы пробить черепную коробку, но после этого вам надо быть очень осторожным. — Последнее слово он произнес так, будто оно само было очень хрупким.
— Да, — сказал Вацлав.
Да, подумал Сток. Он никогда ничего не поймет. Интересно, смог бы англичанин работать с такими помощниками.
Наступило долгое молчание. Сток выпил сливовицы.
— Он не производит впечатление... — Вацлав искал нужное слово... — профессионала.
— В нашем деле, — сказал Сток со смешком, — это высший класс профессионализма. Меня не удивит, если англичанин приехал, просто чтобы повынюхивать.
— Что повынюхивать?
— Ну до чего ж ты толстокожий. Просто повынюхивать: ситуацию, как мы работаем, думаем. — Некоторые из нас, поправился он про себя.
— Понятно, — сказал Вацлав.
— Выпей, — предложил Сток. — Ты похож на безработного гробовщика.
— У меня есть западные грампластинки, если хотите, можем послушать, — сказал Вацлав.
«Вот тебе на», — подумал Сток. Еще один любитель джаза, как и выкормыш Буковского. Сын Буковского особенно любил петь с прекрасным американским акцентом «Эйчисон, Топека и Санта-Фе» и «Клуб любителей гольфа темного города». Этого еще только не хватало.
— Идеи не знают границ, — сказал Сток, — и мы должны к ним прислушиваться.
— Да, — подтвердил Вацлав. К радости Стока, пластинок он не принес.
Сток обхватил теплую кочергу пальцами ног. Вацлав смотрел на это невидящим взором.
— Девчонка, на которой американец хочет жениться, она на вас работает?
— Нет, — ответил Вацлав.
— А ну, не ври мне, мерзавец, — заорал Сток.
— Нет, — тихо повторил Вацлав. Они улыбнулись друг другу.
— Если не влезаешь в детали, легче любить людей, — сказал Сток. Мысли Стока унеслись к старому генералу Боргу. Кто бы мог подумать, что он подружится с этим старым высохшим прусским генералом? Сначала он приходил к Боргу, только чтобы поухаживать за его старшей дочерью. Сток снова подергал свой подбородок. А теперь на тебе! Он стал Pate[41] младшей дочери. Если узнают, шуму не оберешься. Старомодные крестины вместо церемонии Judendweihe[42], которую предписывает коммунистический режим.
