— Нет, он имеет в виду, что в случае его перехода на Запад правительство Великобритании должно установить ему такой должностной оклад. Вы можете обещать ему это?
— А почему бы и нет? — сказал я. — Примем за исходное условие, что ваш стаж измеряется несколькими годами, это дает пять фунтов четыре шиллинга в день. Затем есть надбавка на питание, шесть фунтов восемь шиллингов в день, надбавка женатым, еще один фунт и три с чем-то шиллинга в день, надбавка за квалификацию составляет пять шиллингов в день, если вы, конечно, осилите экзамены в нашем колледже, надбавка за работу за границей равна четырнадцати фунтам и трем... вы бы хотели получать заграничную надбавку?
— Вы не хотите принимать меня всерьез, — сказал Сток, широко улыбаясь. Валкан ерзал на своем стуле, поправляя галстук и хрустя пальцами.
— Возможностей много, — сказал я.
— У полковника Стока очень убедительные доводы, — сказал Валкан.
— У разгневанной толпы на Чаринг-Кросс-роуд тоже, — сказал я, — только с фактами похуже.
Сток выпил два стаканчика водки почти подряд и уставился на меня.
— Послушайте, — сказал он, — я совсем не поклонник капиталистической системы. И не собираюсь делать вид, будто я ее люблю. На самом деле я ненавижу вашу систему.
— Превосходно, — сказал я. — На своей нынешней работе вы вполне можете потешить это чувство.
Сток и Валкан обменялись взглядами.
— Надеюсь, вы поймете, — сказал Сток. — Я искренне выражаю вам свою лояльность.
— Продолжайте, — сказал я. — Держу пари, что вы готовы заявить это всем великим державам.
— Я потратил много времени и денег, чтобы организовать это, — сказал Валкан. — Если вы так чертовски умны, зачем было вообще приезжать в Берлин?
— Ладно, — сказал я. — Разгадайте шараду, а я пока подумаю.
Сток и Валкан переглянулись, мы выпили, Сток протянул мне сигарету с золотым ободком и зажег зажигалку, сделанную в виде маленького спутника.
— Я уже давно подумываю о том, чтобы перебраться на Запад, — начал Сток. — Дело не в политике. Я сейчас такой же убежденный коммунист, как и раньше, но все мы стареем. Ищем спокойной жизни, хотим быть уверенными в завтрашнем дне. — Сток взглянул на свою громадную, похожую на боксерскую перчатку руку, которую он сложил лодочкой. — Человек хочет собрать пригоршню грязи и знать, что это ею земля, он будет жить на ней, умрет на ней, передаст ее своим сыновьям. Мы, крестьяне, самый незащищенный класс при социализме, мистер Дорф. — Он улыбнулся, обнажая свои коричневые зубы, среди которых поблескивали золотые коронки. — Те удобства, которые вы уже просто не замечаете, на Востоке не станут привычными при моей жизни.
— Да, — сказал я. — Мы переживаем упадок, который по молодости нашей еще не способны оценить.
— Семица, — произнес Сток. Он ожидал, какой эффект произведет на нас это имя. Эффекта не было.
— Он здесь, в Берлине? — спросил я.
— Не спешите, мистер Дорф, — сказал Сток. — Дела делаются не спеша.
— Откуда вам известно, что он хочет перебраться на Запад? — спросил я.
— Известно, — сказал Сток.
Вмешался Валкан.
— Я сказал полковнику, что Семица обойдется нам приблизительно в сорок тысяч фунтов.
— Вот как? — сказал я как можно спокойнее.
Сток разлил водку по стаканчикам, выпил свою порцию и тут же вновь наполнил свой сосуд.
— Говорить с вами одно удовольствие, господа, — сказал я. — Но мне бы хотелось и с вашим товаром познакомиться.
— Понимаю вас, мистер Дорф, — сказал Сток. — В моей стране есть пословица: «На торгу за слова ничего не продают». — Он подошел к бюро восемнадцатого века, сделанному из красного дерева.
— Мне бы не хотелось, чтобы вы хоть в чем-то нарушали лояльность советскому правительству, верным другом и союзником которого я остаюсь до сих пор, — произнес я.
Сток с улыбкой повернулся в мою сторону.
— Вы подозреваете, что я тут микрофонов понапрятал и потом начну вас шантажировать?
— А почему бы и нет? — сказал я. — Вы профессионал.
— Я попытаюсь убедить вас по-другому, — сказал Сток. — А что касается моего профессионализма, то знаете ли вы, когда повар получает пищевое отравление?
— Когда он ест не у себя дома, — ответил я.
