Степану он решил покудова ничего не говорить, чтоб не бередить его и без того хворую душу…
Дни потянулись за днями – тоскливые, серые, наполненные болью и тревогой за жизнь Степана. И хотя он потихоньку поправлялся, вспышки дикой боли продолжались, обессиливая его и лишая покоя в ожидании их.
В начале месяца лютого зима запуржила, замела снеговыми завертями. Однова дня Никита не смог отворить дверь, чтобы выйти за дровами, ибо оказалась она заметенной снегом. В отчаяньи отрок бился о дверь всем своим крепким телом, но не сдвинул ее и на аршин.
- Не бейся, Никитка, - прошептал со своего ложа Степан. – Полезай по лесенке на горище, а оттудова через оконце слухово ступи на застреху. С застрехи ужо спрыгнешь наземь. Откапываться надобно от снега-то. Иначе, не выйти…
Никита, закрыв глаза, спрыгнул с крыши и по пояс провалился в жесткий, колючий снег. Лопату под навесом пришлось выкапывать руками из-под снега, но он все же нашел ее.
Ветер дул со стороны степи и навалил на дверь столько снега, что она была едва видна из-под наноса.
Никита расчистил дверь и сделал дорожку к навесу. Снега было столь много, что к окончанию работы он уже не чуял рук.
Наносив дров, отрок присел на лавку к Степану.
- Дядь Степан, - сказал Никита. – Давно хочу поговорить с тобою…
- Так говори, сынок, - тихо ответил Степан.
- Ить весною за мной должон отец мой приехать? – полувопросительно молвил отрок и выжидательно посмотрел в глаза Степану.
- Должон!
- А только не хочу я домой, дядь Степан. Мне приютно здеся с вами в жизни лесной, хотя и опасностями всякими полненной да тревожной, а полной общением с Господом ясным и с людьми, коими дорожу я боле жизни.
- Не годится так, Никитушко, - Степан говорил едва слышно. – Ибо люб ты и отцу, и родове твоей, кои ждут тебя – не дождутся. Они ить провожали тебя сюда в надежде великой, что хворь твоя оставит тебя, и ты возвернешься надеждой отцу и опорой.
- И что жа? – отрок завозился на лавке. – Делами купеческими заниматься? С товарами ездить? Не по мне это! Хочу я воем стать, как ты, дядя Степан! Хочу, чтобы обучил ты меня, как сам могешь, с ворогами биться…
- На то не один месяц потребен, и даже не один год, - отвечал Степан. – Много надобно сил приложить да пота кровавого пролить, чтоб воем стать. Да и не каждому отроку дано это умение от Бога…
- Мне дано, дядь Степан, - Никита гордо вскинул голову. – Я чую это!
- Ладно. Ладно, Никитка, - Степан положил свою жесткую ладонь на руку отрока. – Вот одолею хворь свою и займусь тобою. Даст Бог, сделаю тебя воем… А сейчас ступай, сынок. Подремлю я маленько…
Морозы лютовали, оправдывая название, предками данное месяцу лютому. Дерева по утрам трещали от лютой стужи, и Никита, выходя за дровами, до самых глаз кутался в меховую накидку.
Всяка жизнь в лесу прекратилась… Все живое схоронилось от мороза в норах да берлогах до весеннего солнышка.
Лесовикам тяжко пришлось в эти суровые дни, ибо к концу подходили припасы, а идти в лес за дичью было бесполезно…
К концу месяца начисто подъели все, что было, и три дни уж сидели без пищи…
Настена похудела... Черты лица ее заострились, а пальчики на руках от долгого недоедания стали совсем прозрачными. Но девушка не жаловалась и не роптала, по-прежнему не отходя от Степана и радуясь каждому проявлению поправки его и возвращению к жизни.
А в первые же дни месяца березня пекучее солнце вдруг разом пригрело выстуженную за долгую зиму землю, и снег на глазах просел, провалился ноздреватыми кусами и стал походить на хлебный мякиш. Только серовато-белый и жгущий холодом…
