Вот так все это и случилось, мама.
Нет, оправдаться я и не берусь!
Февраль. Я — в Хиросиме, Фудзияма
Сверканьем льда похожа на Эльбрус.
Я — в городе, где на печальном сборе
Все горе мира ныне собралось,
Я — в Хиросиме, в эпицентре горя.
Тут смертью все пропитано насквозь.
Как все, и я знавал страданье тоже:
Оплакал братьев, хоронил отца.
Но боль ослабнет раньше или позже,
Лишь боли Хиросимы нет конца.
Тут воздух самый скорбный на планете,
Тут потускнел от пепла солнца диск…
О девочка! О скорбный обелиск,
Тебя журавлик не спасет от смерти…
Хотя б он в небо поднялся, летя,
Страдания твои — неисцелимы.
Японочка, несчастное дитя
Мишени всех несчастий — Хиросимы!..
Сюда, на мировое пепелище,
И мы цветы с Кавказа привезли.
В холме, который вырос на кладбище,
И дагестанской горстка есть земли.
Война людей косила без пощады,
На здешнем пепле — тысячи камней.
Но обожженный камень Сталинграда
К нему приник всех ближе, всех тесней.
Толпа безмолвна. А над ней, взлетая,
Так неуместно праздничны, пестры
Лиловой, белой, красно-синей стаей
Качаются воздушные шары.
— Что это значит? — я спросил несмело.
— Эмблема смерти, — раздалось в ответ.
— Шары цветные — жертвы прошлых лет,
А знак недавней смерти — шарик белый…
В любой душе — своих страданий повесть.
Все ж заживляет раны человек,
Но если ранена у мира совесть —
Она уже не заживет вовек!
О Хиросима! Памятник зловещий!
Сто тысяч жизней оборвал вдруг взрыв,
И люди стали тенями…
Но вещи
Живут, в обломках ужас закрепив.
Останки обгорелого рояля
Как будто шепчут: «Песня умерла».
Часы в тот миг остановились, встали:
Прервалось Время под ударом Зла.
…Средь поля — колокол огромный.
Он
Оповещает речью колокольной
О каждой смерти.
Грозный, мерный звон
Сложился в песню у меня невольно:
