Среди окрестных просташей никто на лёгкую наживу не надеялся, потому и посмеивались над стариками — ну откуда бы в таёжном озере взяться дворцу?
— Пущай не верють, — больше других обижался на чужое сомнение дед Воркуток. — Только волну чохом не собьёшь. Могет быть, не дворец... А всё-таки ктой-то живёть на дне, в самой глыбокой низине. Только об этом до времени никому знать не дано, и я не скажу...
Но к Воркутковой тайне мужики всё же сумели подъехать тем, что привезли ему из дальнего извоза турецкого табаку. Затянулся Воркуток заморским зельем, стрельнул кашлем на всю улицу, перевёл дух и удивился:
— Эко, холера! Не хужей самосаду.
Подарком этим он долго потом угощал стариков да каждый раз посмеивался:
— Чо?! До кишок продрало? С этого с турецкого дымку вы у меня само заморье увидите!
Не отпихнулся тогда Воркуток от мужиков, а приняв подарок, сказал:
— Айда, однако, робя, посидим на белом камне, пождём да послухаем, чего нашебаршит нам Акентьево озеро.
Ежели старый Воркуток, царство ему небесное, и набрехал тогда, то славно набрехал!
...Ещё до времени великого переселения, когда потянулся из Расеи народ в Сибирь да стал обживаться в межозёрье, на белом камне уже стояла убогонькая халупа старого Акентия. По тому, по старику но ваки и стали называть озеро Акентьевым.
Не за потраву посевов, не за падёж скота, не за какие другие горести нарекли поселенцы Акентия того колдуном. Видом своим уж больно не сходился он со всяким другим человеком.
Был Акентий тунгус — не тунгус, алтаец — не алтаец. Может, китайцы либо монголы в своё время тут побывали да обронили в тайге сибирской каплю крови своей?
Коли сравнивать, то монголы от земли высоко не всходят и выше себя не растут; алтайцы — те безбороды; а что про китайцев сказать, так эти в своей основе дробненьки да сухоньки, хотя множатся скорее других.
Никому из них Акентий-колдун во внуки-сыновья не подходил. Бог его знает, какого корню отросток, но только был он и строен, и высок, и бородища седая в пояс — будто полощена хозяином в синем озере! Нос орлом, брови моховы! Колдун да и только!
Ежели бы не раскосые глаза, можно было бы принять его за родовитого, но опального русского боярина. От Акентьевых же глаз тянуло какой-то степной дикостью и тайной.
Одним словом, являлся Акентий какому-то старому роду закатным лучом.
И ещё в Акентии была загадка: немтырь его поборол. Люди считали его безъязыким и придумывали то, чего знать не могли, а хотели.
— Дык, это ж ему ватажьё, поножовные брательники язык-то остригли, — говорили пугливые.
— От вра-ать! — вставали за Акентия смелые. — Сам он его скусил! Чтобы никомушеньки, при случае, не открывать великой тайны!
— Ы-ы-ы... Дура! Тебе скусить! Дикость вековая кляпом в горле у человека застряла, — оправдывали старика третьи. — Думать надо башкой, чо говоришь...
И летами, и зимами, и в солнцепёк, и в сузморозь ходил Акентий с непокрытой головой. А кто видал его на охоте, тот докладал:
— Так вот и полощет сединою по сквозному ветру.
Акентий не вот перед расейскими поселенцами пожаловал жить на Синее озеро. Должно, веками стаивали на белом камне прадеды его и пращуры. Веками гляделось им с высоты за тёмные леса, куда в снеготаянье тянулись на летование стаи терпеливых крылунов.
Походило на то, что с Акентием обрывалась его родовая жила, и те перь один-одинёшенек высматривал он вдалеке последние свои дни.
Скорым летом стал Акентий ходить каждодневно по улицам новой деревни: идёт вдоль домов; туда-сюда поглядывает. Глазами тянется за ограды, ощупывает встречных немым вниманием. А людей, понятно, знобит от его глядения. Кланяться-то они старику кланяются, но у каждого в груди жилочка поганая трепещется — чур меня! Иди-ка ты, нечистая сила, мимо. Тот, о ком ты соскучился, не в нашем дворе живет.
И ведь не напрасно тревожились поселяне — не зря ходил Акентий по деревне. Выбрал старик изо всех людей самого что ни на есть бесталанного парня — Кондратия Мешкова.
Хоть в больших дураках Кондратий никогда не состоял, но ездили на нём люди, веселясь, поскольку была в нём та самая простота, которая хуже воровства. Жил он между людей беднее обобранного, как верстовой столб на дороге: и не обласкан, и не прикаян, и в тулупе наг, и в пиру тверёз. Люди только диву давались:
