Берег Утопии - страница 93

Официант приносит счет.

Официант. M'sieur – l'addition.[108]

Швейцария.

Герцену 56 лет; ему осталось жить меньше двух лет. Он сидит в саду взятой в аренду виллы рядом с Женевой. Появляется Лиза, которой почти десять лет. Она пятится и тянет за собой длинную веревку. Входит Саша, которому уже двадцать девять. Он сопровождает свою хорошенькую жену, итальянку Терезину, которая толкает детскую коляску.

Лиза. Ну, давай же!

Саша. Что ты с ней делаешь?

Лиза. Я ее буду доить.

Саша. У нее нет молока.

Лиза. Откуда ты знаешь?

Саша. У нее еще не было детей.

Лиза (изумлена; она открыла для себя новое явление). Как? Ах… Так вот почему у Терезины есть молоко?…

Веревка дергается, выскальзывает у нее из рук, и она убегает вдогонку.

Терезина. Che cosa ha detto di me?[109]

Саша (любовно). Niente…[110]

Терезина. На detto il mio nome.[111]

Саша. Vuole mungere il vitello e non ha capito per il latte materno.[112]

Они тихо смеются вдвоем, Терезина – чуть стесняясь. Голос Натали, ругающей Лизу, становится громче. Входит Натали – она расстроена, нервна, слезлива. Заглядывает в коляску.

Натали. Знаете, я ведь убила двух своих малюток.

Саша. Не надо…

Натали (Терезине). Я убила их тем, что хотела, чтобы все было по-моему.

Саша. Терезина не говорит по-французски, только по-итальянски.

Натали. Ха! Она и по-итальянски-то не говорит. (Громко, чтобы услышал Герцен.) Ты разочаровал отца. Итальянская крестьянка замужем за Герценом!

Герцен. Я… Довольно!

Натали снова начинает всхлипывать.

Натали. Простите. Простите.

Саша. Она не крестьянка. Она – пролетарий.

Саша и Терезина продолжают движение и скрываются из виду.

Натали (Герцену). Ты говорил, подожди до весны, а я сказала – нет, нет, я хочу уехать сейчас, немедленно, я хочу, я хочу… Ты говорил, езжай прямо на юг, а я сказала – нет, нет, я хочу снова увидеть Париж, я хочу, я хочу… А в Париже была дифтерия, и она унесла наших мальчика Лолу и девочку Лолу… Зачем ты позволил мне сделать по-моему?!

Герцен. Натали… ну что теперь… Натали…

Натали. Я не настоящая Натали. Настоящая Натали на небесах. (Петляя, уходит в глубь сада.)

Герцен (зовет). Тата… Тата!..

Входит Тата. Ей 23 года, и она стала помощником и наперсником Герцена.

Тата. Я здесь… Что?

Герцен. Ольга не приехала?

Тата. Нет, еще нет. Чернецкий приходил, принес что-то для Ника и заодно привел с собой Бакунина.

Герцен. Бакунин? У нас же тут семейный праздник…

Тата. Он скоро уйдет, вместе с Чернецким – тебе Бакунин пойдет на пользу, будет с кем поспорить. С нами тебе скучно, и ты так хорошо себя ведешь… (Целует его.)

Герцен. Как только Ольга приедет, приведешь ее сразу ко мне, да? Может, экипаж не успел на станцию.

Тата. Наверняка успел. Я пойду посмотрю, не едут ли.

Тата уходит. Входят Огарев и Бакунин. Огарев без носков и с палкой, которую он передает Бакунину в то время, как сам разворачивает помятый пакет.

Огарев (доволен). Мэри нашла мои носки. Я думал, что больше их никогда не увижу. Они были на мне перед тем, как я потерял сознание. Интересно, ей их отдали в полицейском участке?

Бакунин. Натали открыто живет с Герценом, так почему тебе нельзя привести Мэри? В его представлении о приличиях нет никакой логики.

Огарев. Ну, не затевай… (Подходя к Герцену. ) Посмотри, кто здесь.

Герцен. А-а… Международное братство социал-демократов, и Огарев вместе с ним.

Бакунин. Я распустил Братство. Моя новая организация называется Социал-демократический союз. Не хочешь вступить?

Огарев и Бакунин садятся. Огарев с некоторым трудом надевает носки.

Герцен. Какие цели вы преследуете?

Бакунин. Отмена государства освобожденными рабочими.

Герцен. Это разумно.

Бакунин. Тогда с тебя двадцать франков.

Герцен. Я дам тебе экземпляр «Колокола». Это последний. Они не хотят нас в Женеве, ни по-русски, ни по-французски. Не знаю, зачем я сюда приехал. Пока мой кошелек был открыт для них, русские презирали меня. Я давал и давал, пока не устал давать. И уж тогда они ополчились на меня по-настоящему. Эти «новые люди» – сифилис нашей революционной похоти. Они плюют на все, что прекрасно или человечно, в прошлом или настоящем.

Бакунин. Старой морали больше нет, а новая только формируется. Они попали в щель. Но у них есть отвага и страсть. В ненависти к молодым всегда есть что-то от старческого маразма. Самому молодому из моих новых соратников всего шестнадцать.