Я сказал:
— Гляди, Матвей, они съели тропу.
— Может, это из — за того пожара, — сказал Матвей, — кому нравится, когда напускают огонь? Вот они и сорвались с мест.
— А я думал, лес сгорел…
— Его не так — то просто сжечь. Может, — добавил он, — на место тех, сгоревших, пришли дикие деревья, из самой глуши. Они не такие спокойные, как наши.
— Они на нас злятся, как ты думаешь?
Я сразу представил, как дикие деревья хватают нас своими руками — ветками и поднимают вверх, и терзают беззащитную плоть.
— Большей частью, — сказал он, — деревьям нет дела для людей. До отдельных людей, во всяком случае. Они нас не тронут. Ты боишься?
Я, разумеется, боялся, но сказал, что нет, не боюсь.
Тропка все сужалась, а лес стоял по обе ее стороны, как черная стена, и меня взяло сомнение.
— А ты уверен, что это та тропа, Матвей? Куда они нас ведут?
— Ну, так найди другую, — раздраженно ответил он.
— Может, зажечь огонь?
Кресало у меня было с собой, понятное дело, но вообще — то про огонь после всего, что случилось, мне было и думать тошно. Матвею, вроде, тоже.
Он сказал:
— Этого еще не хватало. Ты и впрямь хочешь, чтобы они разорвали нас на части?
— Может, вернуться?
Он молча пожал плечами.
Я на всякий случай обернулся — не крадется ли за нами кто — порождение леса, так и не простившее людям недавней обиды.
— Матвей, — сказал я, — ты только погляди!
Тропы больше не было.
Она смыкалась у нас за спиной — по мере того, как мы продвигались к берегу, лес затягивал свои раны, молча и непримиримо выталкивая людское племя.
Мы оказались небольшой поляне — лес теперь окружал нас со всех сторон.
Я озирался, пытаясь разобрать, где мы находимся — ничего нельзя было понять.
Стволы во мраке чуть светились — иначе я вообще ничего бы не увидел.
— И что теперь, Матвей? — спросил я.
— Пойдем напрямик. — Сказал он, — через лес.
— Куда? В какую сторону?
— Море должно быть где — то поблизости, — ответил он, — погоди.
Мы замерли, прислушиваясь, но вместо шума волн, я услышал откуда — то издалека знакомый голос.
— Люк! — звал он тихо и печально, — Люк!
Я вцепился Матвею в руку.
— Это она! Она там, в лесу, совсем одна! Ей страшно!
— Ты так думаешь? — спросил он.
Я почти не мог разглядеть его лица.
— Люк, — тихо сказал голос откуда — то из тьмы, — Это ты?
Я выпустил руку Матвея, и, отбежав к темным стволам, крикнул:
— Тия?
— Ты уверен, что хочешь ее видеть? — спросил Матвей. — Что это все еще она?
— Я слышал ее. Это она. Она не может измениться… и потом… Ей так одиноко…
Он покачал головой.
— Люк! — раздалось уже ближе, — Люк!
— Тия! Мы здесь! Иди сюда!
У меня за спиной хрустнула ветка. Я обернулся. Матвея не было.
Я попятился, не отрывая глаз от смыкающейся вокруг стены леса.
— Люк! Где ты! — звал нежный голос.
Я не ответил. Огромный чужой мир окружал меня — я был совсем один в сердце молчаливой, выжидающей, напоенной странными запахами вселенной.
Голос все звал меня, но мне было некуда спешить. Я сел прямо на землю, обхватил колени руками и стал ждать.
Трава теперь обступила меня в точности как до того — деревья. Что — то там шевелилось, в этой траве. Я протянул руку, чтобы раздвинуть спутанные стебли и увидел крохотное, с мою ладонь, существо, вцепившееся лапками в верхушку стебля. Я, было, отпрянул, но она больше не двигалась. В сонном свете, исходящем от деревьев, я разглядел ее. Это была просто куколка, наподобие тех, что напали.
Я сидел и смотрел на нее — сморщенная, уродливая. Такая маленькая.
Должно быть ее стебель казался ей целым миром — единственным, за что стоит держаться.
Она была мертвая.
Верно, она была совсем мертвая, застывшая, карикатурное лицо обращено к небу, глаза затянуты мутной пленкой.
Потом что — то произошло.
На спине у нее появилась трещина — темная, чернее, чем она сама, и в этой расщелине шевелилось что — то влажное и дышащее.
Оно отчаянно карабкалось наружу, пытаясь выбраться из омертвевшей оболочки.
Выбралось.
И я увидел светляка. Я все никак не мог понять раньше — откуда они берутся. Да еще в таком количестве.
Весь он был полон холодным зеленым светом, таким чистым, что весь остальной мир по сравнению с ним казался просто мутным пятном. Он даже отбрасывал изумрудные отблески на все вокруг себя — на стебель, на сухую землю, на мою ладонь. Посидел немного рядом с пустующей оболочкой, потом расправил крылья и издал резкую торжествующую трель.
