Я кивнул, хотя в глубине души был уверен, что говорит он так просто для того, чтобы меня успокоить.
Море переливалось разноцветными огнями, рыбы — бабочки все выпрыгивали из воды и плюхались обратно, поднимая фонтанчики брызг. До самого горизонта, где протянулась туманная полоса, мир был спокойным и ласковым, но мне вдруг почудилось, что откуда — то потянуло таким холодом…
…Близилось лето и я уже мог разглядеть, как в туманной дымке, которая в теплые дни всегда застилала горизонт, медленно маршируют дальние смерчи. Скоро они подойдут к побережью и разноцветные твари, из тех, что каждое утро трепыхаются в сетях, уйдут подальше от опасности в темные прохладные глубины. Зато верхние пастбища только — только освободились от снега и пышная изумрудная трава торопливо затягивала зимние проплешины. Наступала пора, когда все прибрежные общины перебирались наверх, в предгорья, — именно там завязывались знакомства, которые потом оканчивались свадьбами, именно там старухи узнавали последние сплетни и обменивались историями, которые потом будут пересказывать слушателям помоложе в долгие зимние вечера.
А зима действительно была долгой — такой долгой, что память о прошлом лете, золотом и зеленом, уже успела стать смутной и нереальной — чем — то вроде яркого, но путанного сна. Помнилось только, что летом можно было свободно бродить от одного дома к другому, или даже от одной общины к другой, или уходить наверх, еще выше, на пустынные поляны, где паслись под присмотром молчаливых пастухов общинные овцы, а больше не было никого — разве что какой — нибудь скучающий подпасок окликнет тебя и остановится с тобой поболтать. Помнил я, одним словом, только то, что летом было здорово.
Я так ждал этого — нового — лета, оно так много обещало, что, когда оно наконец наступило, я вовсе не удивился тому, что все пошло наперекосяк, поскольку уже успел убедиться, какие странные превращения происходят с теми вещами и событиями, на которые возлагаешь особенно большие надежды.
Сборы и переезд на летнюю стоянку были долгие и хлопотные и занимали несколько дней, но меня они почти не коснулись — я хорошо запомнил совет Матвея пореже попадаться на глаза старшим, а они вели себя так, как будто меня и не существовало. По расчищенной тропе в горы потянулись повозка за повозкой, груженные общинным скарбом, вместе с ними отбывали и жители общины — те, кто покрепче, — чтобы наладить все на новом месте… собирались они с шуточками и песнями — видимо, рады были ускользнуть хоть на время от бдительного ока старших. Все мои сверстники тоже в конце концов перебрались наверх и я бродил по притихшему поселку, чувствуя странную легкость и опустошение…
Общинная зала была пуста — даже столы вывезли, молельный дом, казалось, тоже пустовал, но, когда я забрел туда, чтобы посмотреть, как солнце отбрасывает на вощенный пол цветные тени, проникая сквозь разноцветные стеклышки в окне — теперь таких уже не делают, — я услышал, как меня тихонько окликнули.
Внутри молельного дома, несмотря на бушующую полдневную жару, было сумрачно и прохладно, и я не сразу разглядел отца Лазаря, который сидел в полутьме бокового придела и рассматривал какую — то старинную книгу — только святые отцы и разбирают, что там написано. Видно, глаза у него привыкли к темноте, а впрочем, я слышал, что он, как и все посвященные, плохо переносит яркий свет — должно быть, он вызывает у них видения.
— Люк, — сказал священник, — Я рад, что ты пришел, мальчик мой. Подойди сюда.
Я подошел. В глубине души я уже ругал себя за то, что сюда сунулся. Мне не хотелось попадаться на глаза никому, а уж тем более, отцу Лазарю. Но деваться было некуда.
— Хочешь посмотреть? — спросил он.
Страницы желтели в сумерках, точно испуская слабое сияние — так, во всяком случае, мне показалось.
Я неловко сказал:
— Ведь я же в этом ничего не понимаю, святой отец…
— Ты можешь научиться читать, если хочешь, — мягко сказал он, — я могу обучить тебя. Это не так уж сложно.
Меня смутила эта его мягкость — на самом деле он был тверд, как гранитная скала, и мне опять показалось, что он ждет от меня чего — то — словно принимает за кого — то другого, что ли? Мне было не по себе — я чувствовал себя самозванцем.
