Сейчас в райцентре уже все было заасфальтировано, ровное покрытие лоснилось перед доской Почета, и вправду свежее, зернистое, подавно укатанное. Терпеливо бродила Инна по переулкам, пока в одном из них не натолкнулась на то, что искала: железный кургузый бегемотище стоял посреди улочки, но сверху, на сиденье, никого не было.
Улочка уютная, во дворах зелено; в тени, перед самым домиком прокуратуры, расположились под акацией дорожники: полыхают, как костры, в своих оранжевых безрукавках, трапезничают, запивая еду пивом. Инна тотчас же увидела среди них Виктора, взгляды их -как бы только и ждали этого мгновения - встретились. Бедняга, он, похоже, никак не мог поверить собственным очам.
Вытянул свою журавлиную шею и замер, совершенно оторопевший... Потом одним стремительным, мягким, кошачьим рывком вскочил на ноги, зачем-то сбросил с себя оранжевую робу и, швырнув ее в сторону, бегом направился навстречу девушке.
- Ты?
- Я.
Ей хотелось заплакать: on был весь какой-то... он и не он! Что-то холодновато-жесткое, чужое появилось в его лицо. Никогда но видела его таким. Худющий, стриженый, какой-то даже растерянный. Еще больше вытянулся вверх - вертикальная верста. Оболваненная стриженая голова, лишенная роскошного чуба, делала его похожим... на кого угодно, только не на него, прежнего. Обкорнали голову вроде на смех грубыми ножницами, оставили по щетине какие-то гребни-покосы... Без шевелюры гол'ова казалась странной, непомерно длинной, уши торчат как-то неестественно. Стоял перед Инной онемевший. Наконец спохватился, крикнул товарищам: "Я отлучусь!" - и, не скрывая своей радости, схватил Инну за локоть, сдавил его до боли:
- Пошли!
И тотчас же все возвратилось: море, пески, ослепительные волны в человеческий рост катились встречь им по черному асфальту. Но знали, где бы отыскать уголок, чтобы можно было уединиться, остаться вдвоем.
Нашлась-таки для них скамейка в скверике возле пристани под старой, разомлевшей от зноя вербой. Сели и не знали, что сказать друг другу, с чего начать. Глаза его были увлажнены, улыбка исчезла. Прикусив пересохшую губу, он смотрел па Инну не мигая, почти сурово, стараясь заглянуть в самую ее душу, мучительно силясь узнать, как тут она, без него... убивалась ли по нем и что в этой душе происходит сейчас...
- Как ты нашла меня?
- По компасу.
- Вот как! Успела вооружиться компасом?
- У каждой девушки компас вот здесь,- и она приложила руку к груди.
- А я уж думал: не видно Инны. Наверное, боится за свою репутацию.
- Плохо же ты меня знаешь.
- Вероятно.
Понурился, присмирел, медленно водил по песку носком своего разбитого башмака, водил как бы от нечего делать, но все-таки какая-то шифрованная вязь возникла на песке.
- Что ты рисуешь?
- Хочу записать этот день.
- Зачем?
- Чтобы никогда не забыть.
И только потом поинтересовался ее делами, Кураевкой.
- Не переименовали там еще ее? - улыбнулся вдруг.
- А для чего?
- Да, кажется, уже вынашивают некоторые такую идею. Кура, курай, [Курапыль (обл.). Курай- трава солянка {обл.).] Кураевка... Кое-кому, говорят, это режет слух. Да и в самом доле, может, не по-современному?
Может, и впрямь пришлепнуть бы ей какое-нибудь более веселенькое имечко, а?
- Какое же? Предложи.
- Счастливое, например. Или Урожайное. Или Светозарное... Теперь часто такие дают.
- Если уж надо менять, я б нарекла Хлебодаровка.
Правда, одна уже есть...
- А ту, другую, слыхал я, как раз собираются ликвидировать...
- Не может быть!
- Очень даже может! С кем-то сольют, укрупнят, жителей переселят, дома снесут потихоньку, если где-то там решат: "неперспективна" эта Хлебодаровка... Так что нс очень-то удивляйся, если в один из прекрасных дней от Хлебодаровки останется голый звук.
Они снова помолчали, провожая глазами речной трамвайчик, который отчаливал от пристани, оставляя за собой на воде круто вывернутый радужный след.
- Вчера Панаса Емельяновича видела,- сказала Инна, чтобы напомнить Виктору об отце.- Так постарел...
- Зрение теряет аксакал. Все, говорит, перед глазами плывет...
- Поскорее уж возвращался бы ты к ним.
