На полевом учении, в рассыпном строю, поручик Новоселов (он же Уставчик) командует:
— Перестать стрелять, встать — направление на мельницу. Бегом!
А кто-нибудь из выпускных лениво говорит:
— Зачем бегать, Николай Васильевич? Жара адова. Полежимте-ка лучше.
Уставчик топочет ногами и слабо кричит:
— Вставать-с, в карцер посажу-с!
Выпускной смягчается:
— Да уж, пожалуй, пойдем, Николай Васильевич. Ведь мы вас так любим, вы такой добрый.
— Молчать-с! Перебежка частями!
Или иногда говорили Дрозду, томно разомлевшему от зноя:
— Господин капитан, позвольте рассыпать цепью по направлению на вон ту девчонку в красном платке.
— Э-кобели! — ворчал Дрозд и вдруг властно вскакивал. — Встать! Бежать на третью роту! Да бежать не как рязанские бабы бегают, а по-юнкерски! Эй, ходу, а то до вечера проманежу!
Этот странный Дрозд, то мгновенно вспыльчивый, то вдруг умно и великодушно заботливый, однажды чрезвычайно удивил и умилил Александрова. Проходя вдоль лагеря, он увидел его лежащим, распластав широко ноги и руки, в тени большой березы и остановился над ним. Александров с привычной ловкостью и быстротой вскочил, встряхнул шапку и сделал под козырек.
— Опустите руку, — сказал Дрозд.
Поглядел долгим ироническим взглядом на юнкера и ни с того ни с сего спросил:
— А ведь, небось, ужасно хочется хоть на минутку поехать в город, к портному, и примерить офицерскую форму?
— Так точно, господин капитан, — с глубоким вздохом сознался Александров. — Ужасно, невероятно хочется. Да ведь я наказан, без отпуска до самого производства.
— Да, плохое твое дело. Командир батальона ничего не прощает и никогда не забывает. Он воин серьезный.
— Так точно, господин капитан. Серьезнее на свете нет.
— Н-да, плохое ваше дело: и хочется, и колется, и маменька не велит. Вполне понимаю ваше горе…
— Покорно благодарю, господин капитан.
— А главное, — продолжал Дрозд с лицемерным сожалением, — главное, что есть же на свете такие отчаянные сорванцы, неслухи и негодяи, которые в вашем положении, никого не спрашивая и не предупреждая, убегают из лагеря самовольно, пробудут у портного полчаса-час и опрометью бегут назад, в лагерь. Конечно, умные, примерные дети таких противозаконных вещей не делают. Сами подумайте: самовольная отлучка — это же пахнет дисциплинарным преступлением, за это по головке в армии не гладят.
— Так точно, господин капитан.
Оба собеседника замолкают и молчат минуты три-четыре. Вдруг Дрозд загадочно фыркает и презрительно восклицает:
— Ну и бревно же!
— Какое бревно? — с недоумением спрашивает Александров.
— А такое, — равнодушно отвечает Дрозд и медленно отходит от юнкера.
Александров растерян. Кажется ему, что какой-то темный намек сквозил в небрежном разговоре Дрозда. Но как его понять? Он идет в барак, отыскивает в нем Жданова, замечательного разгадчика всех начальственных каверз и закавык, и передает ему всю свою странную болтовню с Дроздом. Жданов саркастически улыбается:
— Бревно — это, конечно, ты, мой красавец. Разве ты сразу не мог понять, что сострадательный Дрозд окольным путем тебе советует сделать алегро удирато? То есть убежать самоволкой в город? Конечно, он яснее высказаться не мог и не смел, ибо он все-таки твой прямой начальник. Но, ей-богу, он все-таки отменный парень. А тебе остается только одно — завтра отпуск, и ты без всяких размышлений наденешь на себя мундир и скорым шагом отправишься к своему портному; старайся не терять времени понапрасну. Уходи в толпе и приди в толпе, чтобы не быть ни для кого заметным. Если хочешь, я пойду впереди тебя наблюдательным дозором.
Так Александров на другой день и сделал: ловко втиснулся в густую массу отпускных юнкеров и благополучно выбрался на Ходынское поле. Там он уже был на свободе и крылатым шагом дошел до Тверской-Ямской, до того дома, где красовалась золотая вывеска: «Сур. Военный портной». И, правда, риск самовольного побега был ничтожен в сравнении с наслаждениями, ожидавшими Александрова. Старый портной елозил вокруг него, обтягивая материю и пестря ее портновским мелком. В трех зеркалах бесчисленно отражалась его новая для самого себя фигура, и все ему хотелось петь на мотив из «Фауста»: «Александров! Это не ты! Отвечай, отвечай, отвечай мне поскорее!»
