У самого пригорка стояло множество верховых лошадей и по меньшей мере десять — двенадцать экипажей; скамьи почти целиком были заняты многочисленной публикой. Число рабов при этом значительно преобладало над числом белых. Рабы стояли отдельными группами, большинство из них нарядились в праздничные одежды и имели вполне приличный вид. Среди них были, однако, и грязные оборванцы и немало подростков с соседних плантаций, которым нечем было даже прикрыть свою наготу.
Мой хозяин был рад увидеть перед собой такую многочисленную аудиторию. Сойдя с лошади у подножия холма, если только это возвышение можно было назвать холмом, он передал м" не поводья и оставил коня на моё попечение. Я стал искать подходящее место, где бы можно было привязать лошадей. Зная, что собрание начнётся не скоро, я стал прохаживаться взад и вперёд, приглядываясь к людям и лошадям. Внезапно моё внимание привлёк подъехавший щегольской экипаж. Лошади стали. Слуга соскочил с запяток и торопливо откинул подножку. В глубине кареты сидела пожилая дама, а рядом с ней девушка лет восемнадцати — двадцати. Спиной к кучеру сидела ещё одна женщина, и я подумал, что это, вероятно, их горничная, хотя хорошенько разглядеть её не мог.
Моё внимание на минуту было отвлечено в сторону. Когда я снова повернулся к экипажу, то увидел, что обе дамы поднимаются по склону холма, а горничная стала что-то доставать из кареты, и я видел только её спину. Но вот она обернулась, и я узнал её… Это была Касси!.. Это была моя жена!
Я бросился к ней и заключил её в объятия. Она сразу же узнала меня. Вскрикнув от радостной неожиданности, она зашаталась и, верно, упала бы, если б я не поддержал её. Но, придя в себя, она попросила меня отпустить её; она сказала, что госпожа послала её за веером и ей нужно поскорее отнести его. Она велела мне подождать, обещав мне, что если ей удастся получить разрешение, она тотчас же вернётся. Бегом поднялась она на пригорок и догнала свою госпожу. По её выразительным жестам я мог догадаться, как она молила об этом разрешении. Ей позволили вернуться, и не прошло минуты, как она уже снова была подле меня. Снова прижал я её к своему сердцу, и снова она ответила мне жарким поцелуем. Мне ещё раз дано было почувствовать, что такое счастье.
Взяв Касси за руку, я повёл её к маленькой рощице по ту сторону дороги. Здесь, скрытые густыми ветвями молодых деревьев, мы были защищены от посторонних взглядов. Усевшись на поваленном дереве, мы без умолку стали расспрашивать друг друга.
Когда первое волнение улеглось, Касси потребовала, чтобы и подробно рассказал обо всём, что мне пришлось пережить за время нашей разлуки. Каким огнём горели её глаза, как бурно вздымалась её грудь, когда она слушала меня! Когда я в рассказе касался печальных событий, слёзы текли по её щекам, которые то вспыхивали, то бледнели. Всё сколько-нибудь утешительное или радостное вызывало на её устах улыбку нежного сочувствия, от которой оживала душа.
Только те, кому дано было любить, как мы любили, только те, кого разлучали так, как разлучали нас, не оставив никакой надежды на свидание, и кто встретился благодаря простой случайности или по воле провидения, только те могут представить себе, каким волнением было охвачено моё сердце, когда я сжимал руку жопы, когда я ощущал возле себя её присутствие, когда я был согрет лаской женщины, которая была так же дорога мне, как может быть дорога жена самому гордому и самому свободному из людей.
Когда я кончил, Касси снова крепко обняла меня, называя меня своим мужем. Слёзы всё ещё текли из её глаз, но это были слёзы радости. Несколько минут она сидела в глубокой задумчивости. Казалось, она никак не могла поверить, что всё это — и слышанный рассказ, и супруг, нежно сжимавший её руку, и сама наша нежданная встреча — действительно не обман и не сон. Но мои поцелуи заставили её очнуться и вспомнить, что и я с таким же нетерпением жду её рассказа обо всём пережитом.
