Упоение любовью с одинаковой силой охватывает господина и раба. Это чувство постепенно поглощает всё остальные и находит удовлетворение в самом себе. Я испытал это. Даже находясь в самом жалком положении, я всё же был безмерно счастлив, и переполнявшая меня страсть делала меня нечувствительным ко всему, кроме неё самой.
Но человеку не свойственно долго пребывать в состоянии восторга. Состояние это скоро кончается, и за него чаще всего приходится расплачиваться слишком дорогой ценой, — ведь за ним неизбежно следуют обманутые надежды и горькое отчаяние.
И всё же я с радостью вспоминаю это время… То был один из немногих светлых периодов моей жизни, возвращаясь к которым, память моя старательно собирает разбросанные и еле заметные для глаза клочки прошлого — крохотные островки блаженства, затерянные среди бурного и мрачного океана.
Прошло недели две с тех пор, как Касси стала моей женой. Была ночь, и я сидел у дверей моей хижины в ожидании её прихода. На безоблачном небе ярко светила луна. Весь во власти счастья, я смотрел на её сияние, любуясь красотой этой ночи и благодаря бога за то, что он не дал дурным страстям, которые так часто порождаются униженным положением, возобладать надо мной и погасить во мне все высокие и благородные чувства.
Вдруг я увидел вдали человеческую фигуру. Я узнал бы её на любом расстоянии. Ещё мгновение — и вот я ужо держал в объятиях мою жену. Но, прижимая её к себе, я почувствовал, что она вся дрожит, а коснувшись щекой её лица, я заметил, что оно залито слезами.
Тревога охватила меня, и я увлёк Касси в дом, умоляя сказать, что могло так взволновать её, Но вопросы мои только усиливали её волнение. Она склонилась головой ко мне на плечо и горько зарыдала. В течение нескольких минут она была не в силах произнести ни слова. Я не знал, что делать, что подумать. Я старался успокоить её, целовал её мокрые от слёз щёки и прижимал руку к её колотившемуся сердцу, как будто этим мог его успокоить. Наконец волнение Касси немного улеглось, но я не скоро ещё мог узнать из её прерывистых слов, что было причиной её страха.
С самого дня своего приезда полковник Мур стал проявлять к ней исключительное внимание. Он часто делал ей разные мелкие подарки, часто искал случая заговорить с ней и каждый раз в полушутливой форме делал комплименты её красоте. Он позволял себе даже кое-какие недвусмысленные намёки; Касси делала вид, что не замечает их, однако полковник на этом не остановился и перешёл к словам и действиям, смысл которых стал уже настолько явным, что отделаться непониманием было нельзя. Его поведение задевало женскую скромность Касси, её любовь ко мне и её религиозные чувства. Бедняжка дрожала при мысли об участи, которая ей грозила. Но до этого дня она не решалась поделиться со мною своей тревогой. Ей не хотелось мучить меня рассказами об оскорблениях, которым она подвергалась, ведь она знала, что, несмотря на жгучую боль, с которой они отзовутся во мне, я буду не в силах отомстить за обиду.
В этот день миссис Мур с дочерью уехали в гости к кому-то из соседей, оставив Касси дома одну. Она сидела в спальне своей госпожи, занятая рукоделием, как вдруг вошёл полковник Мур. Поспешно поднявшись, Касси хотела выйти из комнаты, но полковник приказал ей остаться и выслушать его. Он был совершенно спокоен и, казалось, не замечал её волнения. Он сказал, что не забыл о своём обещании найти ей хорошего мужа взамен «этого негодяя Арчи». Однако, какой утверждал, ему, несмотря на все старания, не удалось найти никого, кто был бы достоин её. Поэтому-то он и решил взять её себе.
Слова эти были произнесены ласковым голосом; он, должно быть, считал, что она будет не в силах устоять перед ним. И в самом деле, мало кто из женщин, очутившись в положении Касси, стал бы ему перечить. Большинство их сочло бы за честь быть удостоенными внимания господина и было бы польщено нежными выражениями, в которые полковник счёл нужным облечь свою волю. Но моя бедная девочка ощутила лишь стыд и безмерный страх и готова была, по её словам, провалиться сквозь землю от ужаса и отчаяния. Рассказывая мне всё это, она заливалась краской, внезапно умолкала, вся дрожала; дыхание её прерывалось, она цеплялась за меня, словно спасаясь от страшного призрака, и наконец, приблизив губы к самому моему уху, она еле слышно прошептала:
