Когда-то, в далеком детстве, он видел извержение вулкана Адорф, когда, казалось, сама земля кипела и пузырилась от невыносимого жара и огненные реки, исходя ядовитым серным паром, текли по склонам, обращая в пепел и золу все, что попадалось на пути. Этот вязкий, тягучий, неостановимый поток навсегда врезался в его память.
И такая же огненная река текла сейчас вниз по склону Тель-Мальтолы, пока еще там, далеко, за пределами Охриды, но приближаясь к границе с каждой следующей минутой. Сержант Руа и принял бы этот пламенеющий поток за лаву, но ведь не было слышно грохота и не сотрясалась перед тем земля – а так случается всякий раз, когда разгневанный бог подземного мира Реенн пробуждает вулканы от векового сна и обрушивает на людей их неукротимую ярость.
К тому же река не была сплошной. Невыносимо яркий, сияющий расплавленным золотом поток разбивался и дробился на отдельные огоньки, похожие на небывало ярких светлячков. Они то отделялись от основной массы, то снова вливались в нее, то устремлялись вниз, то поднимались обратно, вверх по склону. Так могли вести себя люди с факелами в руках, и тогда это движение алых и багровых искорок было бы совершенно понятно – но сколько же их тогда было?
В пустынной, выжженной солнцем гористой Айн-Джалуте не нашлось бы, вероятно, столько жителей, чтобы все они – вкупе со стариками, детьми и женщинами – образовали широкую, как Аньян, реку, которая текла сейчас вниз по склону, метр за метром поглощая расстояние до заставы.
Руа Салор только сейчас заметил, что вцепился в лезвие ножа с такой силой, что кровь течет по ладони. Он хотел закричать, но горло внезапно пересохло, и только то ли стонущий, то ли свистящий звук – как шорох ветра в разбитом кувшине – вырвался из него. Спазм оказался настолько силен, что сержант, как рыба, выброшенная на берег, открывал и закрывал рот, но не мог совладать с собственным голосом.
Тогда он выхватил из ножен меч и что было силы ударил им по бронзовому щиту, висевшему над его головой, на одной из опор.
Щит сей повесили на сторожевой вышке еще в незапамятные времена их предшественники; на нем отмечали дни своего пребывания в ссылке все солдаты тогутильского гарнизона.
Длинный тягучий звук повис в жарком воздухе, а сержант Салор, придя в себя, колотил мечом по щиту что было силы и орал во всю мощь своих легких:
– Тревога! Вставайте! К оружию! Тревога!
Ежедневная муштра не прошла даром. Двадцать пять заспанных и злых, как скопище марбасов и пселлусов, человек выскочили из казарм, застегивая на ходу ремни. Они были в доспехах и при оружии, только кое-кто еще путался в завязках сандалий, а сам командир Тесседер крутил спросонья свой вычурный шлем с четырьмя изогнутыми рогами, пытаясь понять, как его надевают.
– Тревога, – негромко сказал Руа Салор, спрыгивая с лестницы.
В первую минуту Айелло Тесседер даже обрадовался нечаянному развлечению, но, повернувшись в сторону пылающих склонов Тель-Мальтолы, обмер.
– Что это? – спросил он одними губами, понимая, что ответа не дождется. – Кто?
– Враги, – резонно ответил Юнеад Зерб, самый старый солдат, которого сослали в Тогутил еще при прошлом короле, да так и забыли отозвать назад.
– В Айн-Джалуте нет врагов, – возразил юный и нетерпеливый Йерун Молчун, прозванный так местными шутниками за свою чрезвычайную болтливость.
– Не было до этой ночи, – сурово поправил его Тесседер и решительно надел шлем. – Хочу посоветоваться с вами, друзья, – сказал он просто. – У нас есть два выхода. Первый: мы немедленно покидаем заставу и пытаемся уйти от преследования, чтобы известить Охриду о нападении. У нас две лошади. Остальные будут рассчитывать только на себя и свои силы, а, судя по скорости, с какой приближаются к нам эти огни, – его указательный палец уперся в море «светлячков», – они передвигаются верхом.
Второй выход: мы выбираем двоих гонцов, чтобы предупредить короля, а сами остаемся и принимаем бой, как и положено пограничному гарнизону, – но в этом случае мы обречены на смерть. Никаких иллюзий быть не может – и если кто-то верит в то, что Пантократор спасет его бессмертную душу, то пускай помнит, что тело не спасет никто.
