СТАРУХА. Да не хочет он. Проводит меня до границы и – домой.
ЮЛИЯ. Фома Еремеич – гордый человек. Хочет на свою пенсию жить. Как – непонятно.
ФОМА. Ничего, тут я своими руками, хоть каких деньжат, да раздобуду: не разучился еще краны прикручивать. А там – что? Сам по-иностранному – ни бельмеса, а пойду у заграничных водопроводчиков работу отбивать? Это ж – курам на смех, да и позорно.
НИНА.(Старухе) Вы уж меня извините, я подумала, что друг он вам, ну… вроде мужа…
СТАРУХА.(Смеясь) Жених он мне, жених. Семьдесят лет уж, как жених.
НИНА. Как это?
СТАРУХА. А он, как меня увидал – мальчишка пятнадцати лет – так и влюбился. Я-то в тридцать пять еще хороша была, хоть и вдова. Он с отцом своим трубы у нас менял в доме. В первый день все глядел на меня, оторваться не мог и молчал, а на второй улучил минутку, пока родитель не слышал и говорит: «Вера, дело в том, что я тебя обожаю больше, чем даже мамашу мою и папашу моего, и жить без тебя никак не могу». Я ему ласково так отвечаю, что мне это очень приятно, но старшим нужно говорить «вы». А он заупрямился: какая ж ты, говорит, мне «вы», если я на тебе жениться хочу? Я ему объясняю, что не могу его в мужья взять – молод он для меня. А он от обиды покраснел, голос дрожит: возьми, говорит, меня пока хотя бы в женихи. Ну, я и взяла.
НИНА. Надо же… А дальше?
СТАРУХА. А дальше, сколько я квартир ни меняла, а он – за мной, из одного дома в другой: водопроводчиком устраивался. Доставал для меня самые лучшие краны, раковины, все делал. Я у него уроки проверяла, книжки читать заставляла, а он меня все замуж звал. Потом перестал. Передумал, видно: уж больно стара стала.
ФОМА. Ты, Вера, все смеешься, а я бы и сейчас за счастье посчитал тебя женой назвать. Только поумнел я малость: понял, что не достоин.
СТАРУХА. Будет глупости-то болтать, Фома. Ты – мой жених, женихом и оставайся. Подумай: кого б я еще могла называть таким прекрасным словом? Таких нет и не бывает.
НИНА. А вы, значит, так и остались незамужняя?
СТАРУХА. Да. Мужа своего так и не смогла забыть.
НИНА. Надо же! За такую жизнь… А мужа вашего, наверное, на войне убили?
СТАРУХА. Нет, милая девушка, не на войне. Расстреляли его как врага народа.
Из магазина выходит Бородатый с матрешкой. Ксюша отрывается от планшетки, уставившись на него.
БОРОДАТЫЙ. Вы уж извините, мне там все слышно. Невеселый у вас праздник. Я гость – незваный, но подарок сделать имею право. (Подает Старухе матрешку). Как бы на память вам. И со смыслом – можно сказать, глобальным.
СТАРУХА. Я люблю, когда со смыслом. Хорошо, что пришли. Садитесь, угощайтесь.
БОРОДАТЫЙ. Благодарю. (Садится). Угоститься можно, было б из чего.
НИНА. Я принесу. (Уходит в кафе и возвращается с прибором для Бородатого).
СТАРУХА. Ну, рассказывайте, что за смысл у вашей матрешки? Я – в нетерпении.
БОРОДАТЫЙ.(Наливая себе) А смысл такой. Матрешек – всего три, одна в другой. Большая матрешка – это большая мать человека, родина его. Внутри – вторая. Это уже – родина малая: родители, дети, близкие. А внутри этого – сам человек, простая куколка. Пока они все вместе, одна в одной, они – сила. А куколка без своих матрешек – кто?
СТАРУХА. И кто же она?
БОРОДАТЫЙ. Я не знаю. А вот у вас будет случай узнать. И выпить хочу за то, чтоб куколка не пожалела, что она – без матрешки. (Пьет).
СТАРУХА. Это мне-то о себе жалеть? Вы лучше спросите, что за матрешка без куколки?
БОРОДАТЫЙ. А тут и спрашивать нечего: родина без человека проживет.
СТАРУХА. Вы, голубчик, все перепутали: родина – внутри человека, а не снаружи. Человек ее в себе носит, а не на себе.
БОРОДАТЫЙ. А разве ж родина вас в себе не выносила?
СТАРУХА. Ну, если так, то я вам сейчас покажу, про что вы мне тут рассказываете. Вот, смотрите. (Разнимает большую матрешку, берет среднюю). Вот это, стало быть, по-вашему, моя малая родина. Ну, родственников, и близких и дальних, я уж давно всех перехоронила. Мужа у меня отняли быстро, детей я с ним нажить не успела. Потом уж узнала случайно, что родители мои умерли от голода вдалеке от меня. (Разнимает среднюю матрешку, берет куколку).
