Рыбак некоторое время смотрел на мальчика, потом выпустил сеть из рук и снял с запястья веревку. Он снова сел на прежнее место и устремил взгляд на противоположный берег. Лука только теперь заметил, какое утомленное, невыспавшееся было у дяди Ладо лицо, он показался ему почему-то очень постаревшим. Спадавшие на лоб редкие рыжеватые волосы не скрывали глубоких морщин.
— Что же тут поделаешь? — спросил дядя Ладо, беспомощно развел в стороны огромные руки и растерянно повертел ими. Совсем не подходила его сильным рукам такая беспомощность.
— Что поделаешь, ушел… Но ведь и другие ушли… Ведь не он один ушел.
— Кто ушел, дядя Ладо?
— Мой Котико… Вчера вечером я его проводил.
— Куда проводили?
— Туда, куда все идут, — рассердился вдруг дядя Ладо, — на войну… на фронт. Куда еще я мог его проводить?!
На некоторое время он задумался, потом снова продолжил:
— Я вырастил его, этого паршивца. И какой парень вымахал! Щедрый и справедливый! Таких парней немного! Лука, ты же знаешь: я в людях редко ошибаюсь.
— Знаю, дядя Ладо.
— Так вот, я говорю, хороший парень ушел.
Котико, пасынок дяди Ладо, работал наборщиком в типографии. Был он долговязым, худым, сутулым. Походка у него была такой неуклюжей, будто он волочил не свои, а чужие ноги. Лицо у Котика было болезненно бледное, и при этом он всегда выглядел таким удрученным, как будто у него что-то постоянно болело и он эту боль ничем не мог заглушить. «Интересно, что он будет делать на фронте? — подумал Лука. — Такой слабый и бессильный. Лучше бы дома остался!» Лука почему-то считал, что идти или не идти на войну зависело от желания Котико.
— И Митуша ушел, — сказал дядя Ладо, — который жил в каморке напротив нас. Его тоже вчера проводили.
Дядя Ладо снова достал из кармана жестяную коробочку с табаком.
— И Гогия ушел, Меквабишвили, и Пето… И Джибо, сын Чолаха… Все отличные ребята… Да… Кто же еще ушел? Кокила… Озо… Многие… Потом и других вспомню… Постепенно.
Из перечисленных здесь ребят Лука знал всех. Это были парни из Чугурети, полные сил, закаленные солнцем и водой Куры. Когда по субботам и воскресеньям они собирались на берегу, их голосами и хохотом наполнялась вся набережная. Эти парни, само собой разумеется, должны уйти на фронт, и они ушли, но для чего Котико пошел, — этого Лука никак не мог понять… «Наверно, не хотел от них отставать», — заключил Лука под конец.
— И Зипо проводили. И Конягу… И Джеко. — Дядя Ладо затянулся и выпустил дым в бетонную стену. — И Курку, и Пупуша… И еще… Вот как звали сына Машо?
— Эзекиа.
— Да, и Эзекиа ушел. А Эзекию брать еще рано было, он ведь совсем ребенок, несмышленыш… Рубен тоже вышел на станцию Навтлуги вместе со всеми. Проводил ребят… Так плакал, несчастный. Какое доброе сердце у этого коротышки. А я почему-то не люблю безбородых мужчин. «Рубен, не плачь», — успокаиваю я его, а он слезами обливается как женщина. — Дядя Ладо взял весло и поднялся. А это означало, что он собирается возвращаться домой и сегодня больше рыбачить не будет.
Лука подтянул веревку, и лодка ударилась носом о бетонную стену. Он быстро схватился за крюк, торчащий из стены.
— Думал душу отвести, — сказал дядя Ладо, — ничего не получилось… Руки ослабли, сила вся вышла.
Через пять минут они уже причалили к своему берегу. Лука быстро выскочил из лодки, взялся за цепь, притянул лодку и остановил ее. Дядя Ладо вышел на берег и направился к дому.
— Дядя Ладо, — позвал его Лука. — Эту сеть в лодке оставить?
— Совсем забыл, будь она неладна! — чертыхнулся дядя Ладо. Потом задумался и спросил Луку: — А что слышно от ваших?
— Ничего.
— Не нашли их?
— Нет.
Дядя Ладо вернулся обратно, одной ногой стал в лодку и, вытащив сеть, запихнул ее в ведро. Потом поднял ведро и медленно направился во двор. По дороге он снова обернулся к Луке, который привязывал лодку цепью к вбитой в землю свае.
— Хорошо еще, тебя с собой не взяли.
— Да он и маме говорил, чтобы не ехала.
— Почему же?
— Не знаю. — Вспомнив о матери, Лука расстроился. Сердце забилось где-то в горле, на глаза набежали слезы.
— Может, он знал, что немцы войну начать собирались? — предположил рыбак.
