Теперь существование некоей, мягко выражаясь, полумистической связи между каждым из "подкидышей" и соответствующим детонатором не вызывало никаких сомнений. И никаких сомнений ни у кого из членов комиссии не вызывало теперь, что в обозримом будущем землянам, пожалуй, не дано будет разобраться в этой истории.
4 июня 78 года. Дискуссия ситуации.
Все это и еще многое другое рассказал мне Экселенц той же ночью, когда мы вернулись из музея к нему в кабинет.
Уже светало, когда он кончил рассказывать. Замолчав, он грузно поднялся, не глядя на меня, пошел заваривать кофе.
- Можешь спрашивать, - проворчал он.
К этому моменту лишь одно чувство, пожалуй, владело мною почти безраздельно - огромное, безграничное сожаление о том, что я все это узнал и вынужден был теперь принимать в этом участие. Конечно, будь на моем месте любой нормальный человек, ведущий нормальную жизнь и занятый нормальной работой, он воспринял бы эту историю, как одну из тех фантастических и грозных баек, которые возникают на самых границах между освоенным и неведомым, докатываются до нас в неузнаваемо искаженном виде и обладают тем восхитительным свойством, что как бы грозны и страшны они ни были, к нашей светлой и теплой земле они прямого отношения не имеют и никакого существенного влияния на нашу повседневную жизнь не оказывают - все это как-то, кем-то и гдето всегда улаживалось, улаживается сейчас или непременно уладится в самом скором времени.
Но я-то, к сожалению, не был нормальным человеком в этом смысле слова. Я, к сожалению, и был как раз одним из тех, на долю которых выпало улаживать все, что могло стать опасным для человечества и прогресса. Именно поэтому такие, как я, оказывались иногда в чуждых мирах и в чуждых ролях. Вроде роли имперского офицера в феодальной империи на Саракше, которую играл в свое время Абалкин.
Я понимал, что с этой тайной на плечах мне ходить теперь до конца жизни. Что вместе с тайной я принял на себя еще одну ответственность, о которой не просил и в которой, право же, не нуждался. Что отныне я обязан принимать какие-то решения, а значит - должен теперь досконально понять хотя бы то, что уже понято до меня, а желательно и еще больше. А значит - увязнуть в этой тайне, отвратительной, как все наши тайны, и даже, наверное, еще более отвратительной, чем они, - увязнуть в ней еще глубже, чем до сих пор. И какую-то совсем детскую благодарность ощущал я к Экселенцу, который до последнего момента старался удержать меня на краю этой тайны. И какое-то еще более детское, почти капризное раздражение против него - за то, что он все-таки не удержал.
- У тебя нет вопросов? - осведомился Экселенц.
Я спохватился.
- Значит, вы полагаете, что программа заработала и он убил тристана?
- Давай рассуждать логически, - Экселенц расставил чашечки, аккуратно разлил кофе и уселся на место. - Тристан был его наблюдающим врачом. Регулярно раз в месяц они встречались где-то в джунглях, и Тристан проводил профилактический осмотр. Якобы в порядке рутинного контроля за уровнем психической напряженности прогрессора, а на самом деле - для того, чтобы убедиться: Абалкин остается человеком. На всем Саракше один только Тристан знал номер моего спецканала. Тридцатого мая, самое позднее - тридцать первого, я должен был получить от него три семерки, "все в порядке". Но двадцать восьмого, в день, назначенный для осмотра, он гибнет. А Лев Абалкин бежит на землю. Лев Абалкин бежит на землю, Лев Абалкин скрывается, Лев Абалкин звонит мне по спецканалу, который был известен только Тристану… - он залпом выпил свой кофе и помолчал, жуя губами. - По-моему, ты не понял самого главного, Мак. Мы теперь имеем дело не с Абалкиным, а со странниками. Льва Абалкина больше нет. Забудь о нем. На нас идет автомат странников. - он снова помолчал. - Я, откровенно говоря, вообще не представляю, какая сила была способна заставить Тристана назвать мой номер кому бы то ни было, а тем более - Льву Абалкину. Я боюсь, его не просто убили…
- Значит, вы полагаете, что программа гонит его на поиски детонатора?
- Мне больше нечего предполагать.
