Все эти дни я только и терзался, что мне нужен математик, и как будто кто-то услышал меня. Я сказал:
-Попробуем… Вообще-то я рад…
Я перетащил к Лике чашечки Петри, где на агар-агаре паслись мои одноклеточные стада. Это были уже не бессмертные небожители. Там шевелились их бессчетные потомки, размножившиеся, пока я улаживал дела и переезжал к Лике. Это были опять смертные!
Лео приходил сразу после работы-он работал в научно-исследовательском институте холодильных установок. Швырял куда-нибудь свой толстенный обшарпанный портфель, Садился, жевал бутерброд-один из тех, которым утром снабжала его мать: так повелось еще со школьных времен. И молчал. Потом изрекал что-нибудь вроде:
- А… сивый бред все это… с твоими вечными амебами… Зубная боль. Каждую секунду меня прошивают десятки космических частиц. Смертоносный ливень. И от него, между прочим, зонтиком не прикроешься.
Я был убежден, что космические лучи здесь ни при чем или почти ни при чем:
- Ворон живет двести лет, а воробей? Девять - пятнадцать! Что, ворона минуют космические лучи?
Лео пожал лениво плечами. Он не любил аргументировать. Потом сказал:
- Впрочем, мне бы двухсот хватило на первый случай. К тому времени кое до чего додумаются, если, конечно, не гробанут шарик. Но, честно говоря, дело наше гробовое и хилое.
На такой пессимизм я отвечал неизменно:
- Как-нибудь выкрутимся.
Лео пожимал плечами.
Несколько вечеров мы с Лео присматривались друг к другу. И хотя ирония по-прежнему держала нас на расстоянии, я убедился, что работать мы сможем. Он приходил, садился, молча курил. Он мне представлялся таким громадным котом на солнце, которому в общем-то все равно-ласкают ли его, кличут ли его,-он выше этого. Он смотрел мимо меня сквозь дым и ухмылялся каким-то своим мыслям. Было в нем что-то ребячье – и в капризной непререкаемости суждений и оценок, и в его переваливающейся, слоновой походке - будто он только научился ходить.
Он говорил: "Существует только математика. Все прочее - слюни и сопли".
Но я понимал, что от этого ребячества его избавят только годы или уже ничто не избавит.
Я сказал ему, что на первый случаи нам предстоит смоделировать процесс деления амебы и записать биомагнигную характеристику митоза.
- Тривиально. Но если этой чепухе придать математическое выражение…
По правде говоря, мне даже не так важно было объяснение процесса, то есть понимание причин и следствий. Мне достало бы малого - даже пусть научно не объясненной характеристики жизни! Я хотел иметь ее в своих руках - эту Кащееву сказку. И если не на острие иглы,- по крайней мере в виде смоделированной электромагнитной волны - на ленте или на пластинке.
В институте недавно установили новейший спектрограф-ЯРМ. Это нам было очень на руку.
Каждый атом имеет свой цвет, свой спектр частот, излучает илтг поглощает свою длину волны,- каждый атом имеет свою визитную карточку из того невидимого мира. Если на вещество направить многочастотный электромагнитный луч, то каждый атом, как струна скрипки, отзовется на свою частоту.
- Рыбак рыбака видит издалека,- комментировал Лео это явление, рассказывая в порыве благодушной болтливости уборщице о наших опытах.
Спектрограф может прочесть строение любой молекулы. Но нам нужна была не кривая статус кво, нам нужна была динамическая кривая - кривая жизнедеятельности.
Идея пришла Лео.
- Нужна телевизионная развертка,- сказал он.- Нужно ее пришлепать к этому гробу (то есть к ядерномагнитному спектрографу).
Это была простая и потому блестящая идея. Лучик электронно-магнитной трубки, как в телевизоре, должен снимать кадр за кадром мгновенные измененияспектральпой картины живого. И все это должно было записываться на биомагнитную ленту.
Теперь мы, как взломщики сейфов, вечерами проникали в лабораторию ЯРМ. Впрочем, на удивление, пропускали нас свободно. Ночные вахтеры (тетя Даша или тетя Фрося) заговорщически поглядывали на нас, прятали улыбку и… вручали ключи.
- Были - не были. Чтобы комар носа не подточил.
Уже много позже я понял причину такого легкомыслия вахтеров. Филин. Сам наш милейший директор.
Лео пристроил к ЯРМу телевизионную трубку с цветными фильтрами (последнее из чистого пижонства). Наш спектрограф был способен улавливать энергию квантов, различающуюся на одну биллионную долю,- такова была его разрешающая способность. Он мог регистрировать сигналы с частотой в несколько десятков миллиардов колебаний. Этого было достаточно, чтобы обнять картину изменений жизнедеятельности в процессе митоза.
