По рекомендации областного комитета народного контроля министр освобождает Короткова от должности директора комбината «за систематическое нарушение государственной и производственной дисциплины, низкий уровень руководства, непринятие действенных мер к пресечению фактов бесхозяйственности».
Но ведь именно об этом — и теми же словами — из года в год сигнализировала Екатерина Николаевна! Именно на эти сигналы ей отвечали: клевета. В лучшем случае: преувеличение. Оказалось: ни того, ни другого в ее сигналах нет. Хоть теперь-то ей скажут спасибо? Отметят достойно ее профессиональную честность и гражданскую смелость?
Как бы не так… Оказывается, все те недостатки, которые теперь для всех очевидны и за которые наказан директор, — оказывается, они вскрыты помимо нее. Сами собой. И она не имеет к финалу ни малейшего отношения. Так что пусть не примазывается. Пусть не приписывает себе мнимых заслуг.
Она, впрочем, и не «примазывается». И «спасибо» ей вовсе не нужно. Сочтемся славою, как сказал поэт… Ее заботит другое. Чтобы меры были приняты не на бумаге. Чтобы были реальны. Не для галочки — для дела. Чтобы всем «фактам бесхозяйственности» — именно всем! — была дана принципиальная и гласная оценка. Не только ради справедливости. Но — и главное! — для того, чтобы с ними покончить.
А факты, извините за штамп, вопиют. По «мелочам» воруют продукты. Иных задерживают по два раза, по три… Обсуждают «неэтичный поступок». Штрафуют… Записывают в протоколе: меры приняты.
Листаю длинный «список лиц, задержанных с похищенными мясопродуктами» за последние полтора года.
Ветеринарный врач Зотова. Пыталась вынести за пазухой несколько килограммов мяса. До этого письменно жаловалась на Грищенко: у коллеги несносный характер, придирается, грубит, клевещет…
Юрист комбината Ельцов. Под мышкой тащил колбасу. До этого с обличительным пафосом бичевал Грищенко в суде: создает невыносимые условия для работы. В списке задержанных, в графе «Принятые меры», против фамилии Ельцова написано: «Обсужден в коллективе».
Список велик, но неполон. Нет в нем, пожалуй, главного персонажа.
Заместителю генерального директора объединения Корнееву не так давно исполнилось пятьдесят. В столовой речного порта по этому поводу был устроен ужин для тесного круга: родные, друзья, нужные люди. Снедь завезли еще накануне. С утра подчиненные юбиляра, освобожденные щедрой начальственной рукой от своей прямой работы, потели над сервировкой праздничного стола.
Гости начали съезжаться к семи — не столько с цветами, сколько с подарками. Стол блистал, как дорогая витрина, но подойти к нему было нельзя: работники ОБХСС уже начали вести перепись его содержимого. Протокол бесстрастно фиксировал: 145 килограммов мясных изделий, из них около ста — деликатесы, которые комбинат вообще не производит, но произвел по спецзаказу вельможного хлебосола. Произвел задарма. Все украдено на глазах и с помощью сослуживцев. Как сказано в документе, «надлежащим образом не оформлено».
Юбилейный вечер Корнеев провел без восторженных спичей: писал в милиции объяснение. Уж не знаю, что он там объяснил, но итог был такой: человека, совершившего преступление, именуемое хищением государственной собственности, не отдали под суд, а просто-напросто перевели на другую солидную работу.
Это он, между прочим, был одним из тех, кто особенно возмущался «несносным характером» Екатерины Николаевны Грищенко, ее «облыжными обвинениями» и «клеветой». Это он принимал участие в объявлении ей незаконных взысканий и требовал немедленного ее удаления с комбината, чтобы не мешала работать. И ведь прав был, черт побери: мешала! Активно мешала!..
Справиться выговорами не удалось — ее решили унизить. Ко дню 8 Марта все женщины комбината получили подарки. Все, кроме тех, кого задержали с похищенными продуктами. И кроме Екатерины Николаевны Грищенко. Борца с ворами и воров уравняли в праздничный день. Это и послужило причиной ее неожиданного появления в отделе труда и зарплаты — того появления, о котором кратко рассказано в начале этого очерка.
Впоследствии она сказала судьям: «Я решила выяснить, почему мне нанесли публичную обиду». Не думаю, что она действительно хотела что-то там выяснить. Все отличнейшим образом было ей ясно. Но когда человеку больно, вправе ли мы его обвинять, если он закричит?
