Белые пелеринки - страница 39
— Что, дружище! Потеряем мы нашу Южаночку, уйдет она от нас? — дрогнувшим голосом говорит дедушка, избегая смотреть в глаза своему старому слуге и другу.
— Никак нет, Ваше Превосходительство! Господь не попустит, их Высокоблагородие, Инночка во всяком разе должны остаться при нас!
И незаметно, воровски, смахивают слезы оба старика.
Часто-часто заходит теперь в палату трудно больной княгиня. Наклоняется над нею, смотрит внимательно и нежно в изменившееся личико, шепчет на ухо госпоже Бранд, которая почти ежечасно забегает теперь справляться о здоровье своей воспитанницы.
— Не знаю, что бы отдала я, чтобы выжил только этот ребенок.
— А я, княгиня! — И выцветшие глаза Эмилии Федоровны наполнены слезами.
Чтобы скрыть эти слезы, она спешит в палату Лины, которой уже сделали операцию, зашили веко, и она видит так же хорошо раненым глазом, как и здоровым, и только из предосторожности ее держат пока еще в лазарете.
— Тетя! Тетя! — бросается она навстречу госпоже Бранд. — Ей лучше? Она выздоровеет? Не правда ли? Да, тетя? Ах, как я была к ней жестока и несправедлива! Да! Да!
И Лина заливается слезами.
И фрейлейн Бранд бесконечно жаль свою непосредственную, шаловливую, но добрую и сердечную воспитанницу, доставившую ей так много хлопот и горя!
— О, лишь бы она выздоровела, о лишь бы!
И сердце Эмилии Федоровны рвется от жалости и тоски.
Иногда в дверь Инниной палаты просовываются две испуганно встревоженные рожицы.
Это Гаврик и Щука.
С робким "можно?" они входят к ней, делают реверанс дедушке, садятся в безмолвии у постели больной и смотрят, смотрят молча в измученное недугом личико их общего друга.
Потом так же тихо встают, снова приседают перед генералом и неслышно, как мышки, скользят в коридор. Здесь они останавливаются, кидаются в объятья друг друга и горько-горько плачут.
— О, как мы могли ей не поверить, ей, Инне! — слышится так часто-часто повторяемая теперь ими фраза, и с растерзанными сердцами они возвращаются в класс.
Но Господь услышал молитвы, обращенные к Нему всеми этими людьми, и увидел их безысходное горе.
Южаночка вернулась к жизни. В ту самую минуту, когда все уже отчаивались видеть ее живой и собравшиеся у ее кровати ожидали рокового конца, болезнь повернула к лучшему, и Южаночка была спасена. Ее глаза раскрылись впервые сознательно, и она посмотрела на деда.
— Дедушка! Милый мой дедушка! А вот и таракашечка мой! Здравствуй, таракашка!
У старого героя-солдата слезы хлынули из глаз, и не дрогнувший ни разу перед лицом врага, старый Сидоренко задрожал теперь как лист, услышав этот милый голосок!
И дедушка плакал, и княгиня, и госпожа Бранд, и белобрысая Лина — все-все.
Дедушка целовал худенькую, как цыплячья лапка, ручонку, и в сердце его разрасталась огромная радость.
Горячка отступила, Южаночка поправлялась. Ее силы благодаря уходу восстанавливались быстро. А любовь и нежные заботы окружающих только способствовали этому выздоровлению. Но что лучше всего способствовало скорейшему выздоровлению — это первое же сознательное свидание с Линой. Южаночка впервые после катастрофы увидела теперь оба здоровые глаза своего недавнего врага, увидела и проснувшуюся к ней ласку Лиины, и девочки трогательно примирились, скрепив свой мир поцелуем.
И с фрейлейн Бранд крепко поцеловалась Инна, и дала ей тут же слово стараться во что бы то ни стало переделать себя…
Прошла еще неделя. Южаночку спустили с кровати, и, смешно ковыляя, она бродила уже по палате.
Это было в один из славных деньков апреля.
Дедушка пришел довольный, точно именинник, получивший желанный подарок.
— Дедушка, милый, что ты? — спрашивала Южаночка, целуя любимого старика.
Она сама была не менее сияющею сегодня, нежели дедушка. Ее глазки блестели, щеки покрылись румянцем. Еще бы! Как было не радоваться Южаночке! Княгиня сообщила ей, что отпустит ее раньше срока на Пасхальные каникулы! Колокольный звон, светлая заутреня, сдобные куличи Марьи Ивановны, катанье яиц, прогулка за город. Первые фиалки, дедушка, Сидоренко. О, сколько радости ожидает снова ее!
И сам дедушка к тому же, как нарочно, такой праздничный и веселый сегодня.
