— Конечно, понял, товарищ полковник. Прыгать к фрицам в тыл, подобраться к катерам, о которых вы говорили, поснимать часовых, заложить взрывчатку — и всё. Нет, ещё сообщить, что задание выполнено. Только людей для такого дела маловато…
Полковник помолчал. Лейтенанту показалось, что Винокуров смотрит сочувственно. А это означало, что он, Хомутов, сморозил нечто совершенно несуразное.
— И сколько же ты таким манером выведешь из строя вражеских кораблей?
— Два… Может, три… Так не наша же только группа…
Теперь полковник смотрел на Хомутова не сочувственно, а ласково, что было совсем грозным признаком.
— Так, так, голуба… И ты надеешься после такого героического подвига вывести группу к своим в полном составе живыми и невредимыми? Мальчишка… Надо бы тебя отстранить за одни только намерения этакого сорта. Но тебе положена скидка потому, что ты, во-первых, несколько не в себе сейчас, а во-вторых, времени на раздумья не имел. К тому же не знаешь, сколько требуется взрывчатки, чтобы вовсе вывести из строя военный корабль, и, куда эту взрывчатку совать, тоже не знаешь. Нет, не для такой глупой затеи готовятся мои люди, в том числе и твоя группа. Радист этот новенький привезет большой засургученный пакет на твоё имя. Пакет принять, вскрыть и начать новый, завершающий этап подготовки: в пакете находятся силуэты военных кораблей. Бумажные, понятно. Вот их и станете изучать, чтобы без ошибки определить, что перед вами: бронекатер, десантная баржа или прогулочный катер, или баржа, скажем, нефтеналивная. И так организуешь занятия, чтобы никто из посторонних — из летчиков в том числе или из БАО[2] тем более — не узнал, что именно вы изучаете. А на тебя ложится двойная нагрузка: ты ещё должен проверить, каков парашютист сержант Нович, и потренировать его. Понял?
— Так точно! Теперь понял… Значит, нам надо эти самые катера найти и сообщить место, количество и прочее…
— Верно. И уже сейчас готовься — сам в первую очередь — к совершенной скрытности и тишине. Никаких взрывов, никаких шумовых эффектов. Но об этом ещё пойдет речь, когда станем уточнять задание в деталях, когда ты узнаешь место приземления группы и район её действий.
— Значит, перед самым вылетом… Разрешите идти, товарищ полковник?
— Разрешаю… Да по пути скажи шоферу моему, чтобы запасную канистру бензина взял и был в готовности номер один…
…Он был не просто рыжий, а огненно-рыжий. Кожа на лице белая, без единой веснушки-конопушки. И синие, совершенно василькового цвета глаза, да ещё к тому же с длинными ресницами. Ресницы не рыжие и не белёсые, а почти совсем черные. Упавший в окно солнечный луч (утро было ясное) высветил только голову, а тело оказалось в тени. Матушкин глянул, дурашливо ахнул, изогнулся в нелепом поклоне и сказал:
— Нас осчастливила своим появлением прекрасная дама… Не терзай ожиданием доблестных рыцарей, назови скорей своё имя, очаровательная незнакомка… Мы горим желанием пасть к твоим ногам!
Хомутов сначала тоже посчитал, что в помещение вошла девушка. Но сразу же понял, что ошибся: девичьими казались глаза, ресницы и, быть может, цвет лица, а широкий лоб, угловатый подбородок, твердые очертания рта были совершенно мужскими. “Если верно, что лицо — зеркало души, то парень соткан из противоречий… Ему, пожалуй, в группе будет трудновато, и придется с ним повозиться. А иного выхода нет, поскольку нет замены…”
Выходка Матушкина осталась без ответа. Пришедший увидел кубики на петлицах и портупею, шагнул к Хомутову:
— Товарищ лейтенант! Сержант Нович прибыл в ваше распоряжение для дальнейшего прохождения службы…
Радист был роста, пожалуй, среднего, однако казался меньше из-за своего очень уж пропорционального сложения. Правда, фигурой он вовсе не походил на девушку, а скорее на подростка, который с детства занимался спортом. Лейтенант в школьные годы знал такого парнишку из цирковой семьи. Хомутов прикинул на глаз вес новенького: “Никак не больше пятидесяти пяти… Кузнецов — самый тяжелый — весит около восьмидесяти пяти. Разброс после прыжка, даже при несильном ветре, может получиться порядочный: до километра. Правда, рация Новичу прибавит пуд без малого, так что ничего страшного…”
