С обочин пахнет мокрой полынью и лопухами.
Я стою на длинном пустом шоссе. Кажется, это наш пригородный Червишевский тракт. Но в то же время я знаю, что он ведет в подмосковный городок Дмитров, чьи крыши и колокольни, я вижу впереди во влажном воздухе. Мне туда и надо.
Я подворачиваю выше щиколоток широкие потрепанные штаны, толкаюсь об асфальт босыми подошвами и начинаю разбег. Скорее, скорее… Встречный воздух становится плотным, как тугая вода. Я отбрасываю назад руки, ставлю под нужным углом твердые и прямые, как закрылки, ладони. Упругая сила приподнимает меня. Лечу… Теперь главное – не потерять ощущения резонанса с тонкими струнами гравитации, которые пронизывают мое тело и душу.
Вот она радость свободного полета! Ветер швыряет навстречу влажные клочья, штанины раскрутились и трепещут у ступней, словно их треплет зубами дюжина веселых щенков…
Дмитров приближается, я снижаюсь на окраине, у забора с мокрой сиренью и с калиткой, на которой витое железное кольцо. Снижаюсь не совсем. Повисаю в метре над сырой лебедой. Жду.
С минуты на минуту выйдет из калитки конопатая принцесса, девочка с волосами песочного цвета. Давняя подружка моего детства, девочка моей мечты. (Была она или не была? Сон или явь?)
Я знаю, что она не умеет летать, но думаю, что если буду крепко держать ее за руку, совместный полет получится… Да, получится! И мы полетим к моему городу, и я покажу его девочке с высоты, с волшебного отдаления. Покажу не таким, какой он на самом деле, а таким, каким он должен быть. С голубыми излучинами Туры, с белыми башнями еще не разрушенных, не взорванных церквей, с горами чистых желтых облаков над крышами. Таким, каким я видел его сам только на старинных картинах и фотоснимках…
…Кстати, совсем недавно я увидел его таким наяву. Приехал – взрослый дядька, писатель – выступать перед читателями и ахнул: высокие колокольни поднялись над старыми храмами. Такие, какими я представлял их только по давним иллюстрациям. Мне казалось, это вырастает из сказки Город моего детства.
Было удивительно, что тебя со свитой журналистов возят по улицам, где ты бегал с приятелями, спасался от шпаны, с замиранием разглядывал узоры старых особняков и гонял по чертополоху самодельный футбольный мяч. По улицам, где тебя изловил (непонятно, за что!) свирепый милиционер и поволок в детскую комнату. И где жаркими летними днями спешил к спасительной прохладе любимой до обмирания Туры… Странно было пить коньяк с директором родной школы – в кабинете, куда в прежние годы тебя только «приводили» за всякие грехи. И радостно было, что тебя по первой же просьбе везут в любые памятные места, куда только пожелаешь. Едешь, а белые башни родины плывут за окнами, как сбывшаяся сказка ребячьей жизни…
Но это будет потом, через много лет. А пока я жду свою конопатую подружку, и уже в самом этом ожидании – радость…
Однако Поэт, которому я подарил башмаки, возвращает меня в кабачок. Он считает долгом поддерживать застольную беседу. И в этой беседе двух творческих людей невозможно обойти главное:
– А как работается, старичок? Сочиняешь чегой-нибудь? Или современная действительность не располагает? Многих она повышибала из колеи…
– Сочиняю помаленьку…
– Ну и… что-то печатают?
– Помаленьку, – опять говорю я знаменитому Поэту (его-то печатают постоянно и всюду). – Недавно украинский спонсор подбросил деньжат, помог издать томик с тремя новыми повестями. – А одно московское издательство взялось выпускать собрание в тридцати томах…
– Да ну?! Ты, старик, не загибаешь?
– Вообще-то малость загибаю. – Пока речь идет о двадцати девяти книжках. Но, глядишь, наскребется и тридцатая…
– Ну, ты, брат, гигант, – говорит он, проглотив шашлык. – Я сколько ни пишу, а у меня и трети твоего не наберется.
– Так у тебя же поэзия. Там другие объемы.
– Я и прозой баловался…
– Но не много. А я этот воз тащу пятый десяток лет…
Он наклоняется поближе, смотрит по-хорошему, сочувственно.
– Слушай, тяжкое, наверно, это дело, а? Столько лет тянуть такую телегу… «Целый воз всевозможных проз»…
– Тяжкое, – признаюсь я. – Напишешь пяток страниц и встаешь из за стола с таким скрипом, будто целый день мешки таскал на пароходной пристани… – (И сразу вспоминаю старую пристань у тюменской станции Тура).
