Уильям сделал глубокий вдох и сохранил равновесие.
Он вернулся домой, к постели Розы, к пропитанному лимонным маслом шелку, к бульону с ложечки, к теплым ваннам для ног, к приготовлению смесей из алоэ, солей и патоки… Он искал способ справиться с этой болезнью. Наблюдение. Понимание. Действие. Он обязательно найдет способ.
В этот период Уильям совсем не ложился в постель и практически не спал. Лишь иногда, во время затиший между судорожными приступами, ему удавалось вздремнуть, сидя на стуле у изголовья Розы. В одну из таких минут что-то необычное вывело его из состояния полудремы. Он огляделся в поисках причины. В комнате все было так же, с Розой никаких перемен.
Потом он понял: это был едкий запах, идущий из коридора. В доме кто-то жег волосы.
Вскочив со стула, он помчался в комнату Доры.
Его дочь в белой ночной рубашке стояла у камина, в котором был разведен — должно быть, ею самой — небольшой аккуратный огонь. Она локон за локоном срезала свои длинные темные волосы и роняла их в пламя.
— Я тебя разбудила? — спросила она. — От этих жженых волос такая вонь. Мне остаться у себя в комнате? Или лучше перейти в комнату мальчиков? Там уже есть все, что нужно для больных.
Он забрал ножницы из руки дочери. Ее миловидное личико выглядело непривычно. Голова острижена с одного боку, на шее расползлось красное пятно.
— Нет нужды срезать волосы, — сказал он. — Это ничего не дает.
— Да? Но я уже начала, не оставлять же все в таком виде.
Он стал срезать локоны, бросая их в огонь и захлебываясь слезами. Когда он обошел кругом, закончив стрижку, и вновь оказался с Дорой лицом к лицу, она спокойно взглянула на отца и чуть заметно улыбнулась, словно извиняясь за что-то.
Присутствие незнакомца на похоронах Розы лишь усугубило тяжелое душевное состояние Уильяма. Подходя к церкви, он с раздражением увидел перед собой человека в черном, вежливо уступившего ему дорогу, и был раздражен еще больше, заметив его на кладбище. Незнакомец озирался по сторонам с видом самодовольным и беспечным, будто выбрался на воскресный пикник.
Во время надгробной речи священника этот тип куда-то исчез, но передышка оказалась недолгой. Когда Уильям взял в руки лопату, чтобы первым бросить землю на гроб, незнакомец возник по другую сторону могилы и пристроился рядышком с Недом. Нет, какова наглость! Стоит себе вальяжно, взирая на сцену погребения так, словно здесь разыгрывается пьеса единственно ради его удовольствия. Кощунство и глумление, вот что это такое!
Уильяму очень хотелось сойтись с ним один на один и разом выяснить все отношения — но не в такой же день и не в такой момент. Посему он решил игнорировать незнакомца. Однако тот, как будто прочитав его мысли, уставился прямо на Уильяма. Он даже слегка поклонился, словно здороваясь, а затем качнул головой в сторону ворот — это выглядело как приглашение встретиться попозже и переговорить. Уильям загреб лопатой землю и уже приготовился швырнуть ее через могилу прямо в эту мерзкую, слащаво ухмыляющуюся рожу. Но человек в черном юрко скользнул куда-то вбок и исчез из виду, и перед Уильямом оказался лишь Нед, глядящий на него с тревогой.
Уильям бросил землю на гроб и быстро зашагал прочь.
Вот такие дела. Он схоронил свою жену. Он схоронил троих детей из четверых. И сейчас ему предстояло вернуться домой, чтобы по возможности облегчить уход из жизни своего четвертого, и последнего ребенка.
— Она уже никого не узнает, — сообщила миссис Лейн на пороге комнаты.
Ничто уже не могло удивить его у смертного ложа. Все было точно так же, как в предыдущих случаях. Он говорил со своей дочкой и видел, что она его не понимает. Миссис Лейн периодически прикладывала ко лбу Доры влажный платок, обходясь без обычных ласковых слов, которые девочка все равно бы не услышала. Минута тянулась за минутой, и он отмерял долгую безнадежную пустоту каждой из уходящих секунд. Миссис Лейн читала молитвы. Он вместе с ней бормотал «аминь».
Бремя надежд теперь уже не добавлялось к их горю. В душе Уильяма по инерции сохранялся протест против творящейся несправедливости, но протест этот слабел и угасал. То, что еще осталось от прежнего отца, не желало мириться с потерей своего ребенка, но он сознавал, что гнев его подобен гневу мухи, бьющейся в окно пустого здания. Смерть крепко взяла его в оборот; ныне он весь был в ее власти, под ее неумолимым игом.
