тринадцать мильрейсов;
хлеб черный, и хлеба мало;
все меньше кофе и трески;
владелец воловьей упряжки зарабатывает шестьдесят
семь эскудо в день;
хлеб черный, и хлеба мало;
мало и черный, говорят жнецы, не понимая, почему
все тяготы ложатся именно на них.
Голод каждого существует сам по себе, отдельно от голода других; люди стоят в одном ряду, но боятся друг друга. И вдруг, посреди ночи, избавляются от страха. За стеной барака, в объятиях тьмы, люди ведут разговор с кем-то, кто приехал на велосипеде, а Луиза Атоугиа между тем поглаживает выпирающий безобразный живот, где шевелится смуглый черноглазый мальчик, очень хорошенький, наверное; мать еще не знает, что имя его будет Жуан, что он лишится ее очень рано, что двадцать три года ему исполнится 8 декабря в два часа двадцать минут пополуночи, как раз в тот самый миг, когда он переберется через границу, окоченев от холода, ибо зима выдастся суровая.
Но в эту жаркую ночь жнецы не спят. И не из-за жары, не из-за комаров, не из-за голода, не из-за страха. Думают и не спят.
– Попробуй уснуть, муженек! – шепчет Луиза Атоугиа, лежа рядом с мужем на циновке в бараке.
– Завтра мы идем в город.
– Что вы собираетесь делать?
– Требовать хлеба у муниципалитета.
– Я пойду с тобой.
– Нет, тебе лучше остаться. У тебя мальчик. Мальчик понадобится потом; да, потом, когда война кончится, все изменится.
– Что – все?!
– Ну и вопрос!
– Хорошо бы, если бы изменилось…
– Еще бы! Мы пойдем в муниципалитет, а они не любят, когда люди собираются все вместе.
– Тогда позволь мне идти с тобой…
– Нет, ты останешься. Ты нужнее, чем я: ты нужна нашему мальчику, ты его носишь.
Лейтенант Жулио Рибейро играет в бридж с Зе Мигелом, доктором Каскильо до Вале и новым муниципальным медиком. Играет плохо. Сам не понимает почему: никак не сосредоточится на игре – может, от мыслей о Педро Лоуренсо, которого его люди не видят уже почти две недели. Дело не в страхе, ему не страшно. Тревога приходит к нему ночью, в два часа ночи, когда кончается первосонье и вступает в свои права бессонница.
Он уже проиграл почти сотню эскудо. Выпил шесть бутылок пива, к рассвету жара спадает, но все равно он беспрестанно потеет. Обильный пот, запах как от марокканцев – страшно быть с ними вместе в час грабежей и утех плоти. У него перед глазами белая стена, вмятины на стене замазаны известью, вплотную к ней – истекающая кровью женщина, черные волосы откинуты назад, губы улыбаются, голова поднята. Чему ты улыбаешься, женщина?… На оливково-смутлом лице шевелятся только губы, словно посылая поцелуи будущему, но никто не примет будущего с ее губ, потому что дуло одной из винтовок нацелено ей прямо в рот и разнесет ей лицо, как только раздастся команда «огонь», и потухнет улыбка на этих губах, губах, губах…
Лейтенант Жулио Рибейро в раздражении обращается к партнеру:
– Чему вы улыбаетесь, доктор Вале? Да, чему вы улыбаетесь? Вспомнили что-то смешное?!
Остальные переглядываются в недоумении, а лейтенант бросает карты на зеленое сукно ломберного стола таким движением, словно тычет в грудь партнера штыком. Хватает форменную фуражку и выбегает; впечатление такое, словно за ним гонится кто-то, кто – вот нелепость-то – вскочил в открытое окно гостиной, где идет игра.
– Лейтенант не умеет проигрывать с достоинством, – комментирует медик, собирая фишки.
– Я ни разу не видел, чтобы он выигрывал. Казалось бы, ему должно везти с женщинами.
– И не везет?
– Тоже нет.
Зе Мигел еще не проронил ни слова. Он послал записку матери, да, послал: пусть предупредит двоюродного брата, а теперь он раздумывает, уж не проведал ли лейтенант о той бумажке, что он после обеда отправил в Алдебаран.
В этот час жнецы начинают выходить из бараков, отстоящих дальше всего от Кабо – той пристани на Тежо, где они договорились сесть на суда, чтобы добраться до города. Судя по небу, три пополуночи, двадцать минут четвертого, жнецам из некоторых артелей придется отшагать верных пятнадцать километров, тем более что женщины тоже идут – будут просить муниципалитет отменить карточки: тратить такую уйму времени, чтобы их отоварить, да еще и откажут, товар, мол, не доставлен, у бакалейщиков один ответ, сколько ни настаивай.
